Дьявол в быту, легенде и в литературе Средних веков

В бесконечном множестве и разнообразии искушений дьявол никогда не чуждается средств простых и грубых, действуя на психологию минуты. Бывшему богачу, как св. Антоний, искушения которого дали пищу стольким поэтам и художникам и вошли в пословицу, Сатана бросает под ноги слиток серебра, чтобы напомнить о покинутых богатствах. Изголодавшемуся св. Илариону^{140} он подставляет вкусные кушанья. Св. Пелагею,^{141} бывшую антиохийскую актрису и куртизанку, когда она заключилась в келью на Масличной горе, дьявол дразнил любимыми ею прежде драгоценностями: перстнями, ожерельями, запястьями. Эти ложные признаки вещей исчезали так же быстро, как появлялись. Если простые средства не действовали, дьявол переходил все к более и более сложным, превращая смену галлюцинаций в великолепные спектакли ужаса, роскоши, смеха, сладострастия. Кому знакома великолепная поэма Густава Флобера «Искушение св. Антония»,^{142} тому нечего искать других картин и примеров в «Житиях»: великий французский писатель выжал весь сок из идеи и из явлений искушения. Св. Илариона бес пугал волчьим воем, визгом лисиц, звери скакали и прыгали вокруг него, их сменяли сражающиеся гладиаторы либо умирающие, которые, корчась у ног святого, молили его о погребении. Однажды ночью его оглушили плач детей, блеяние стад, мычание быков, рыкание львов, вопль женщин — великий шум, как бы от военного лагеря. Едва он крестом прогнал это чудо, как вот новое: летит на него, при лунном сиянии, военная колесница, запряженная бешеными конями. Святой произносит имя Христово. Колесница проваливается сквозь землю.

Самыми тяжкими видами бесовского искушения были влечение любви, стремление в мир, духовная гордость и сомнение в вере.

«Сатана не знает, — рассуждали подвижники, — какою страстью побеждается душа. Он сеет, но не знает, пожнет ли; сеет он помыслы блуда, злословия, также и другие страсти, — и, смотря по тому, к какой страсти покажет себя душа склонною, ту и влагает».

В смешении и борьбе помыслов, в воспламенении старых и мирских привязанностей подвижник, конечно, и сам ясно не различал, что принадлежит собственному ходу его мыслей и что внушению дьявола, — и только по тяжести внутренней борьбы подразумевал в ней присутствие силы демонов.

«Общий постулат всех разнообразных страстных помыслов был тот, что нужно оставить пустыню и келью и возвратиться в мир. Одно спасение для инока в такой борьбе — сидеть безысходно в своем уединении, пока не пройдет душевная буря. „Одного брата, — читаем мы в „Патерике“, — возмущали помыслы, чтобы вышел он из монастыря… Брат открыл это авве. Тот говорит ему: „Поди, сиди в келье своей, отдай в залог тело твое стенам кельи и не выходи оттуда; оставь свой помысл, — пусть рассуждает, что хочет, — только тела своего не выпускай из кельи“. В „Житии“ св. Макария Александрийского^{143} читаем, что отшельник, будучи возбуждаем тщеславными помыслами оставить пустыню и идти в Рим, лег на порог своей кельи, положив ноги наружу, и сказал: „Тяните и тащите, бесы, если можете, а сам своими ногами не пойду“. Как все проходит на свете, так, разумеется, должно было пройти и бесовское искушение, и в сердце подвижника водворялась вожделенная тишина“» (Тарновский).