Дьявол в мелочах

Черт. И почему все получилось именно так? Почему сейчас я могу думать только о ней? Это даже не мысли — какая-то потребность, которой никогда раньше не испытывал. И демоны внутри меня шипят от нетерпения снова увидеть ее, услышать голос, просто понять, что она существует.

Мы расстались на не такой уж радужной ноте, но я уже готов все исправить. И хочу этого.

— Дим, холодильник закрой, продует.

Чуть насмешливый голос отчима заставляет меня вздрогнуть. Я так глубоко ушел в свои мысли, что даже не замечаю открытой дверцы, которую сжимаю пальцами битых несколько минут.

— Йогурт не могу выбрать, — вру, скользя невидящим взглядом по нагруженным продуктами полкам.

— Поешь чего-нибудь более сытного. День долгий.

Отчим, которого я называю дядей Витей, садится за стол, что-то читает в телефоне. Наверняка — очередную порцию новостей о том, что нас с ним не касается и никогда не коснется. И эта привычная картина вызывает у меня легкую улыбку. Она — как островок безопасности, то, что неизменно происходит со мной день за днем.

Дядя Витя заменил мне семью, когда мне было пять. И когда ушла моя мама. О том, что ее убили в подворотне, отчим говорить не торопился. Опасался, что я свихнусь. Хотя, представить, что это в принципе реально, когда тебе пять лет, невозможно. Да и потом я понял, что в жизни есть иные вещи, которые способны ранить не меньше. Способны заставить раз за разом загонять своих демонов в нутро, туда, откуда они не смогут выбраться никогда. Где останутся одержимостью, ничем иным.

— Бутер сделаю, — решаю я, доставая с полки упаковку сыра.

— Ты какой-то странный.

Дядя Витя откладывает телефон, смотрит на меня внимательно, когда я начинаю готовить еду. Что-то подозревает?

— Нормальный я.

— Влюбился, что ли?

Дядя Витя едва заметно улыбается. О таких вещах мы с ним раньше не говорили, не хочу говорить о них и сейчас — это слишком личное. Особенно, когда дело касается ее.

— Нет. Экзамены скоро. Надо готовиться.

Забрав бутерброд, решаю съесть его по дороге в школу, иначе расспросов не избежать. И слышу голос из кухни:

— Зонт не забудь. Дождь обещали.

Уроки физкультуры я не любил едва ли не больше, чем алгебру. Стадо носящихся и вопящих одноклассников, пытающихся отобрать друг у друга мяч, скучающий физрук, который на фоне некоторых парней выглядит как низкорослая глиста, и презрительные взгляды одноклассников, у которых есть возможность в который раз поразглядывать мои татуировки и покривить морды, шушукаясь за моей спиной. Удовольствие то еще. Однако сегодня я планировал отправиться на физкультуру, которая стояла первым уроком. В выстуженном зале прохладно, пусто, а за окнами — все еще темное осеннее небо. Картина самая унылая, а тяги к спорту в восемь утра — ноль. Но Рождественская уже пришла, прохаживается по нарисованной на полу белой линии, заложив руки в карманы спортивной кофты. И кажется какой-то потерянной, а может, это я себе придумал.

— Нормально все? — не в силах удержаться, задаю вопрос, поравнявшись с Соней.

Она вскидывает голову, смотрит как на идиота. А я себя и чувствую так — полным придурком.

— А что?

— Да ничего. Просто спросил.

Остановилась, но все так же продолжает смотреть. Изучающе, будто хочет видеть какую-то определенную реакцию. А я, как почетный идиот, пытаюсь угадать, какую именно. И выдать именно ее.

— А у меня все просто нормально.

Она лжет. Я научился распознавать это давно. Но оснований сказать об этом Рождественской у меня нет от слова "совсем". Мы пару секунд стоим вот так — вперившись в лица друг друга взглядами. Как будто обоим нужно увидеть что-то, что даст повод зацепиться и продолжить беседу. И сердце у меня в этот момент колотится где-то в горле, как бешеное. Здесь у меня тоже есть татушка — на горле, я имею ввиду. Огромный огненный цветок. За ним скрывается демон Вил, самый тихий из тех, что живут внутри меня. Только когда пульс разгоняется до сверхзвуковой скорости, я слышу его голос. Как сейчас. Он шепчет что-то невразумительное, от чего отмахиваюсь, как от неважного и ненужного.

— Ну окей тогда.

И просто отхожу, оставляя Рождественскую и дальше вышагивать по своей ровной белой полосе на полу.

Кто придумал этот дурацкий ритуал во время игры в баскетбол? Когда девчонки садятся в рядок на скамейке, а парни отдают им свои пропахшие потом толстовки, как будто проявляют этим милость. Такой знак типа "я тащусь от тебя". И девчонки берут их, кладут к себе на колени и сидят, наблюдая за матчем. И на лице у каждой написано что-то вроде "меня выбрали". Кто придумал этот идиотский ритуал? И почему сейчас я, стянув через голову кофту, бросаю ее Рождественской?

Знаю, что ловит ее скорее инстинктивно. Знаю, что смотрит на мои испещренные чернилами руки, теперь открытые до плеч. И ничего не говорит — только прищуривается вопросительно, когда встречаемся глазами. Но толстовку не отбрасывает, хотя могла бы. Устраивает ее на коленях, предварительно аккуратно сложив.