Дьявол в музыке (ЛП)

Я сказал, что хотел бы стать певцом, и, если он поможет мне, я отплачу ему, когда буду зарабатывать на жизнь сам. Он не обманулся. Язык долга и обязанностей был чужд нам. Граф сказал, что был эгоистом. Он привязал меня к себе золотыми нитями покровительства и денег, и видит лишь один способ освободить меня. Он выделил мне содержание – достаточное, чтобы одеваться, держать коня и вести жизнь джентльмена. Он сказал, что это fait accompli,^[100] и я ничего не могу изменить. «А теперь, - добавил он, - мы можем быть добрыми друзьями. Я больше ничего не буду делать для вас, а вам не нужно беспокоиться о том, чтобы не показалось, будто вы выслуживаетесь. Вы сильно разочаруете меня, выказывая чувство долга. Джентльмен должен иметь принимать чужие услуги, а для человека с чувством собственного достоинства это труднее, чем оказывать их самому».

- Похоже, он хороший человек, - сказал МакГрегор, - несмотря на нерегилиозность. Я бы хотел быть с ним знакомым.

- В каком-то смысле, вы знакомы. Многое хорошее, что досталось мне не от отца, вложил Арман д’Обре.

- И ты поехал в Италию, - продолжал расспросы доктор, - и маркез Лодовико взял себе в голову сделать из тебя певца.

- Да. Но эту часть истории вы уже знаете.

- Я знаю то, что теперь знают всё, - проворчал МакГрегор. – Ты не счёл нужным рассказать раньше.

- Я боялся, что так вы не дадите мне приехать в Милан.

- Тогда почему ты продолжал всё скрывать, когда я приехал сюда за тобой?

- Присоединившись ко мне в расследовании, вы подвергли себя большей опасности, чем сами подозревали. Единственное, что я мог сделать, чтобы защитить вас – это оставить в неведении.

- Ты решил, что мне нельзя доверять, - обвинил МакГрегор.

- Я решил, что вы – самый честный и прямой человек, которого я знаю, и не хотел, чтобы вы шли против своей природы ради меня.

- Вздор! Ещё не слышал такого учтивого способа сказать, что человек не умеет хранить тайны.

Джулиан прекрасно понимал, что даже сейчас не рассказал МакГрегору всей правды. Но стоит ли ему знать о задании от «Ангелов»? Они с доктором покидают Италию. Пусть лучше ему будет нечего скрывать от полиции.

- Я думаю, Брокер знал всё с самого начала, - заявил МакГрегор.

- Да. Полагаю, я немало вырос в его глазах, когда он узнал, что меня ищет полиция целой страны. Но когда он осознал, что я собираюсь сам отправиться в их когти, он был потрясён. Это противоречила каждой догме его кредо.

- А что скажут твои лондонские знакомые об этих эскападах в роли Орфео?

- Скорее всего, подробности всего случившегося никогда не поймут даже в Милане. Когда они доберутся до Лондона, они будут едва напоминать правду. Всё будет казаться пустой забавой, на которую я пустился из-за пари.

- Люди могут захотеть услышать твоё пение, - предупредил МакГрегор.

Джулиан пожал плечами.

- Я скажу, что бросил петь, когда узнал, что теноры носят фланелевые шейные платки и корчат невыразимые гримасы, когда берут любую тону ниже высокой «Си».

- Такими остротами ты сможешь отделаться от своих лондонских друзей. Но я знаю, что ты искренне говорил маэстро Донати, что для тебя значило пение. Как с таким даром ты можешь его бросить?

- Меня к этому не приучали. Моя мать выступала на сцене, но она умерла родами. Отец воспитывал меня как джентльмена, пусть и жил в стеснённых обстоятельствах.

МакГрегор кивнул.

- Ты рассказывал, что семья отвергла его из-за этого брака. Ты хочешь сказать, он бы не одобрил, если ты бы стал певцом?

- На самом деле, он мог бы обрадоваться, - задумался Джулиан. – Он всегда говорил, что у матери был прекрасный голос.

- Так что же тебя останавливает?

- Это не занятие для джентльмена.

- Ты хочешь сказать, что позволишь Божьему дару уйти впустую, потому что это не понравилось бы людям из лондонских гостиных?

Какое-то время Джулиан молчал. Он подошёл к открытому окну и смотрел, как деревья купаются в лунном свете, а на востоке мерцает озеро.

- Когда мне было девять или десять, мы с отцом отправились отнести несколько рукописных страниц книготорговцу на Патерностер-роу. Отец стал писателем после смерти матери. Он переписывал тексты красивым почерком, переводил, составлял указатели – брался за любую работу, что давали книготорговцы. Это было в январе – в холодный и ветреный день. Отец тогда закутался в старый плащ и залатанные ботинки, а на плечи накинул побитую молью зелёную шаль. У него был синий нос и пальцы – я видел это в прорехах на перчатках. Каким жалким казался я, один Бог знает.

Мы шли по мостовой, когда увидели, как в книжную лавку заходит джентльмен. Это был солидный и явно обеспеченный человек в плаще с пелериной, чёрной фетровой шляпе и блестящих гессенских сапогах. «Это же Рэнтем! – воскликнул тогда отец. – Я знаю его по университету!» Он поспешил к джентльмену с распростёртыми объятиями. Мистер Рэнтем оглянулся. Я различил на его лице удивление, потом узнавание, а потом – неловкость и отвращение. Не успел отец дойти до него, как тот перешёл улицу и сделал вид, что не узнал своего знакомого.