Дьявол в руинах

Но на самом деле я просто не хочу, чтобы она прекращала говорить. Я так близок к Бриа, как никогда не был с той ночи, когда стоял над ней с зажатым в руке ножом, загоняя в клетку зверя, с которым мне предстояло сражаться следующие два года.

И сейчас это чертово мучение, это крошечное расстояние между нами, которое я мог бы легко преодолеть в одну секунду и заключить ее в объятия.

Бриа улыбается, ее янтарные глаза тяжелеют от вина.

— Если слухи правдивы, — говорит она, осторожно поглаживая пальцами веревку, — то вполне уместно, чтобы среди мертвых была секс-темница.

Она имеет в виду слухи о том, что мой отец заживо хоронил здесь своих врагов.

Я воздерживаюсь от подтверждения этих слухов, позволяя костям, замурованным в стенах, хранить молчание.

Она захватывает веревку и обводит ее рукой, наматывая грубую материю на запястье.

Сжав кулаки, я скрежещу зубами. Моя грудь сжимается под сильным давлением, и я пытаюсь сдержать дыхание, рвущееся из легких. Я задыхаюсь, как дикий зверь, при виде ее, связанной веревкой.

— Маленькая смерть наступает после оргазма, — объясняет она, а затем захватывает зубами уголок своей полной губы. Мне хочется придвинуться ближе, чтобы увидеть румянец, который, как я знаю, заливает ее, и освободить губу. — Французы считают, что в моменты после сексуального экстаза мы испытываем такую сильную эйфорию, что это похоже на момент перед смертью. Спокойствие. Умиротворенное блаженство. Или я так читала.

Моя челюсть сжата так сильно, что голова пульсирует от бешеного стука сердца. Мой член рвется наружу от одних только ее неуверенных, чувственных слов.

Я чертовски обреченный человек.

Она смотрит на свою руку, на веревку, намотанную на ее тонком запястье. Я смотрю, как сжимаются ее бедра, и, черт побери, я почти чувствую вкус ее возбуждения.

Она облизывает губы и говорит.

— Нас окружают смерть и секс. И то, и другое может быть темным, загадочным и пугающим. Так что в этом смысле смерть может быть… эротичной. Секс может быть таким же запретным. Представляешь, что ты делаешь последний вдох во время сильной кульминации. Порыв. — Она наклоняет голову и протягивает другую руку вверх, чтобы ухватиться за перекладину, демонстрируя мне свое тело как подношение. — Что ты думаешь, Ник? — спросила она, ее голос приглушен. — Как ты думаешь, каково это?

В горле у меня горит боль, голод, какого я никогда раньше не испытывал. Я боюсь приблизиться к ней хоть на дюйм, боясь, что поглощу каждый ее дюйм и все равно буду нуждаться в большем.

Выдохнув, я говорю.

— Я думаю, что ты пьяна. — На ее лице мелькает гнев.

— Для тебя я просто глупая маленькая девочка, — говорит она, обвинение столь же зыбко, как и ее поза. — Так же, как…

Когда она прерывается, я делаю решительный шаг вперед, отчаянно желая, чтобы она закончила фразу.

— Как что?

Она сглотнула и потянулась.

— Так же, как ты видел меня тогда, маленькую девочку в беде. В ту ночь, когда ты спас меня.

Мы никогда не говорили об этом открыто. Все это время мы обменивались знающими взглядами и позволяли тишине накаляться от заряда того, что мы оставили невысказанным. Но это есть, это сила, присутствующая в каждом моменте, когда мы находимся рядом друг с другом.

Я с трудом сглатываю, придвигаясь к ней еще на один вызывающий дюйм ближе, чтобы уловить дрожащие вздохи, которые вырываются из ее губ.

— Ты была девочкой, — говорю я. Она моргает в ошеломлении.

— Была, — повторяет она, под ее неуверенным тоном скрывается смелость. — Да, тогда я была девочкой. Но как насчет сейчас? — Что-то нерешительное и настороженное проступает в ее чертах, но там есть и другие эмоции — тоска, отчаяние. Желание. — Какой ты видишь меня сейчас?

Я вдыхаю прохладный воздух подвала с ее возбуждающим ароматом, мучая себя, моя голова кружится от нее.

— Теперь ты моя семья по браку. Дочь Кассатто. Обещана дону и принадлежишь к Коза Ностре. — Я наклоняюсь к ее уху, и ее волосы стелются по моей щеке. — Запретная для всех мужчин.

Особенно мне.

Она вздрагивает, и я отстраняюсь, чтобы увидеть ее полузакрытые глаза.

— В одном ты ошибаешься, — говорит она.

— Да? В чем же. Давай быстрее, потому что хорошим подвыпившим девочкам пора спать. — Она скрипит зубами, глаза прикрыты. Ее рука крепче сжимает веревку.

— Я никому не принадлежу.

Огонь, пылающий в ее янтарном взгляде, может испепелить меня. Я почти умоляю ее сделать это, избавить меня от гребаных страданий.

— Может быть, в ту ночь я была слабой девушкой, но после? Я изменилась, Ник. И я так долго задавалась вопросом, что именно изменило меня и почему я не могу просто принять эту судьбу, навязанную мне сейчас.

Свечи мерцают и колеблют воздух вокруг нас, отгораживая нас от окружающего мира. Мы спрятались в нашем тайном алькове смерти, страха и огненного вожделения.

— Что изменило тебя. — Мой голос звучит как глубокий хрип. Искушение завязать веревку вокруг ее запястья и заманить ее в ловушку разрывает мне разум.

Ее рот приоткрывается, взгляд проникает в меня сквозь густую бахрому ресниц.