Дьявол в сердце

— Ты права, моя милая, — сказала я, орошая ее шкурку своими слезами. — Когда я вовсю болела раком, я не чувствовала никакой печали.

Жизнь продолжается, несмотря на ее смерть, и Бертран, может быть, видит нас: эта мысль, внушаемая Сиамкой с ее изысканной деликатностью, напоминает мне, что завтра — вторник.

* * *

Чтобы рассеять неловкость, Элка заговорила о «Кровавых розах» Дали.

— Вы знаете, отец, накануне операции, которая чуть не стоила мне жизни, я настолько себя идентифицировала с этой замученной женщиной, что показала хирургу фотографию «Кровавых роз». Врач был очень компетентным, очень милым, но не воспринял мои слова всерьез. Чувства больного, его предвидение событий, — кто берет их в расчет? Таким же образом, потом, я поняла, что выкарабкаюсь, и я вам…

Она замолчала.

Люк Вейсс вел машину с нахмуренными бровями.

— Вы покажете мне фотографию, — сказал он.

Они сидели в фургончике, который спускался вниз по левой стороне авеню Фош. От их телесной близости Элка робела до такой степени, что было необходимо делать усилие, чтобы говорить.

— Я говорила вам…

Она задохнулась и бросила взгляд на него. Они приближались к воротам Дофин.

— Пристегните ремень.

— Мы же приехали?

— Пожалуйста.

Она повиновалась.

— Я не имею права сдавать кровь. Мне делали переливание много раз.

Вейсс бросил взгляд в зеркальце и затормозил.

— Дурак, — сказал он, — я мог его сбить.

Он нажал на клавишу, и вдруг она услышала «Очи черные». Он взял компакт-диск на их первый вторник! Он подумал об этом. Она отвернулась, как будто пейзаж и июльские гуляки в высшей степени интересовали ее. Волнующая мелодия старого припева наполнила кабину. Она покраснела и подумала, что это красиво — краснеющая женщина. Не отрицая великолепия подростковых страстей, Элка открывала для себя единственное преимущество возраста: все понимаешь лучше, особенно «Очи черные». Смогла бы она настолько дорожить Вейссом, если бы не видела смерть так близко?

Она любила так впервые в жизни. «Если его счастье в Церкви, я оставлю его ей», — сказала себе она, удивленная и потрясенная силой этой любви. Пьер Корнель сидел между ними на переднем сиденье. Вейсс заметил тайного пассажира, хотя и не подал вида. Фургончик кое-как продвигался вперед, но сидящие в нем были в тупике. Как мог Вейсс любить ее, ведь тогда ему надо оставить все, ради чего он родился? Потребовал бы он, чтобы она прекратила писать?

Так как они знали все это, Люк и Элка делали вид, что им весело. Она подумала о «Комической иллюзии». Не тогда ли появляется любовь, когда возможности к ее существованию исчезают?

Луч солнца бил в лобовое стекло. Она вынула черные очки из плетеной хозяйственной сумки. Когда она их надела, то поняла, что он заметил ее слезы. Им не нужно было ни смотреть друг на друга, ни говорить, особенно о важных вещах. Удивляясь, они проверяли друг друга, и телом, и духом. Главным впечатлением было ощущение фатальности.

— Я думал, что вы не придете, — сказал он, будто извиняясь.

— Ну вот, вы видите, что мы тут.

Она укусила изнутри себе щеку, чтобы не разрыдаться. Он повернулся к ней с такой улыбкой, что осушил ее слезы.

— Самое важное — это любить, — сказала она себе.

— Вы видели Дютрона и Шнайдер в фильме Жулавского?

— Да.

— Тогда вы меня знаете.

— Да.

— Вас это не пугает?

— Нет.

— Но это все-таки довольно далеко от ваших проповедей.

— Да не так уж.

Он повернул по направлению к воротам Пасси. Булонский лес заявил о себе одним-двумя более или менее естественными озерами, велосипедными дорожками, несколькими аллеями для верховой езды и зеленью, большим количеством зелени. Вблизи каждого дерева было видно, что какие-то листья уже увядали: осень вила свое гнездо в зелени, и конец прекрасных дней рисовался уже в их начале. Острый глаз замечал тут пожелтевшую ветку, там опавший лист. Лето было еще прекраснее оттого, что ему угрожала осень.

На ней был бюстгальтер из «Бон-Марше», протез на ней сидел как влитой. Нравился ли ему черный цвет, который она все время надевала? «Балтазар» скромно торжествовал.

Фургончик «Смиренных» выехал на бульвар Сюше. «Не может быть, — сказала она себе, — мы проедем мимо того самого особняка!» Она посмотрела на Люка Вейсса. На нем были черный свитер, бежевые брюки и его «христовы» сандалии. С течением дней бледная кожа приобретала золотистый оттенок. Благодаря солнцу и опущенному стеклу она заметила трогательный пушок.

— Мы заедем сначала к Франсине, трансвеститу, «работающему» тут на углу. Мирей нашла ему место в приюте, и я надеюсь…

— Пожалуйста, остановитесь.

Люк Вейсс затормозил. Среди Элкиных знакомых попадались и умные мужчины, и услужливые, но редко и то и другое вместе. Вейсс обладал обоими этими качествами: он припарковался, не задавая вопросов.

— Приятно, что на вас можно положиться.

Люк Вейсс вышел из машины. Его покорность была удивительной. В такую прекрасную погоду Мелкий Бес, может быть, был дома? Тогда он был в саду, и Луиджи, если только не было Леа, расставлял послеобеденный кампари на ротанговом столе. Все проходит, все приедается, но люди не меняют привычек или почти не меняют.