Дьявольская колония

На глобальном уровне все постепенно затихало — по крайней мере, с точки зрения геологии. Извержение в Исландии прекратилось. Объем надводной части острова Эллирэй увеличился вдвое, а рядом родился еще один крохотный островок. После серии небольших землетрясений, вызванных гидротермическим взрывом, Йеллоустоун успокоился. На всякий случай Рональд Чун оставался там вместе с командой вулканологов, наблюдая за сейсмической активностью. Из Японии доктор Рику Танака не сообщал о новых всплесках активности нейтрино.

Однако, хотя апокалипсиса удалось избежать, сверхвулкан оставался, и, как предупреждал Чун, ему уже давно было пора начать извержение и без постороннего вмешательства. Пугающая мысль.

Но тут пока что ничего нельзя было поделать.

В конечном счете в Йеллоустоуне появилось новое озеро-кратер, однако все указывало на то, что в настоящий момент ничего более страшного под землей не назревает. Ковальски попросил, чтобы новое озеро назвали в честь него: озеро Ковальски.

Почему-то его просьба была отвергнута.

Пейнтер предпринял попытку познакомиться поближе с оставшимися в живых членами семейства Сен-Жермен, однако в течение двадцати четырех часов после смерти Рафаэля четырнадцать наиболее влиятельных его представителей были обнаружены убитыми. А кроме них, никто из семейства ничего не слышал о Гильдии. Похоже, «истинный род» поспешил разорвать все свои связи с Сен-Жерменами.

Даже то место в Бельгии, где был зафиксирован незначительный выброс нейтрино, оказалось выпотрошенным и сожженным дотла особняком, который арендовала некая подставная компания, бесследно исчезнувшая при внимательном рассмотрении. Очевидно, Гильдия постаралась уничтожить все следы — бумаги, отпечатки пальцев, ДНК.

Так что и эта ниточка завела в тупик.

Оставался лишь один след.

Дойдя до конечной цели, расположенной на восточной стороне площади, Пейнтер поднялся по ступеням Капитолия.

Хотя здание закрывалось для посетителей всего через пятнадцать минут, в нем бурлила жизнь: по лестницам бегали детишки, туристы щелкали фотоаппаратами, митингующие что-то кричали, размахивая плакатами. Пейнтер упивался этой кипящей суетой после заточения в своем кабинете под Смитсоновским институтом.

Здесь была жизнь Америки во всей ее красе, со всеми ее язвами, и никакой другой Пейнтер не принимал. Тут было больше демократии, чем во всех высокопарных парламентских законах и политических играх, проходивших под этим куполом в неоклассическом стиле.

Поэтому несмотря на удушливую влажность летнего вечера, Пейнтер наслаждался своей прогулкой.

Он собирался поужинать вместе с Лизой, но сейчас ему требовалось развеяться. Он должен был увидеть картину сам, своими собственными глазами, прежде чем предпринимать какие-либо действия. К тому же он пока даже не знал, с чего начинать. Он еще никому не сообщил о своем открытии, даже ближайшему окружению в «Сигме».

И дело было не в том, что Пейнтер не доверял своему окружению, просто в настоящий момент у всех и так хватало собственных забот. У Монка родилась дочь, малышка Гарриет. Сегодня утром он подал заявление об увольнении. Пейнтер принял заявление, но уговорил Монка взять отпуск по семейным обстоятельствам и воспользоваться этим временем, чтобы еще раз хорошенько обо всем подумать. Хотелось надеяться, что жизнь в окружении плачущих детей и подгузников, с длительными полосами безделья заставит его переменить решение, но все же Пейнтер в этом сомневался. В глубине души Монк был человеком семейным. И неделю назад все воочию увидели последствия его попытки вести двойную жизнь.

Оставался еще Грей. Грей провалился в колодец мрачного отчаяния, но кто выйдет оттуда — человек, ставший сильнее, или окончательно сломленный?

Ответ могло дать только время.

Поэтому Пейнтер молчал, молчал ради самих же этих людей. Даже его приход сюда был сопряжен с опасностью, но он должен был пойти на риск.

Поднявшись по ступеням, Пейнтер прошел под куполом и оказался в ротонде Капитолия. Голоса отражались гулким эхом от сводов и стен. Пейнтер поднялся на галерею второго этажа, где вдоль стен были развешаны огромные полотна размером двенадцать на восемнадцать футов. То, что было ему нужно, он быстро нашел на южной стороне. Пожалуй, из всех представленных здесь картин эта была самой известной: «Декларация независимости» кисти Джона Тернбулла.

Пейнтер остановился перед ней, чувствуя исходящее от нее дуновение истории. Он всмотрелся в мазки, сделанные рукой художника больше двух столетий назад. Однако в работе над этим полотном принимали участие и другие руки, не менее влиятельные. Пейнтер представил себе, как Джефферсон наставляет Тернбулла, создающего свой шедевр.

Он обвел взглядом весь громадный холст, каждый дюйм которого дышал прошлым.