Дьявольская сила

Ей выстрелили прямо в сердце, кровь забрызгала весь белый шелковый ночной халат. Она не дышала, пульс не бился. Повернувшись, я увидел, что Тоби всадили пулю в живот, он все еще трепыхался в луже крови и глухо стонал.

Не помню, что было потом. Кто-то поднялся наверх или я позвал кого-то. Я ничего не соображал, находился в каком-то трансе. Меня с трудом оторвали от бедной Лауры, которую я старался оживить, прилагая все силы.

Тоби Томпсон все же выжил, но стал калекой: пуля повредила позвоночник, и он оказался парализованным на всю жизнь.

Лаура же была мертва.

Позднее выяснилось, как это все произошло.

Лаура, почувствовав недомогание, вернулась тогда домой пораньше, утром. Она позвонила мне на работу, чтобы сказать об этом, но меня, не помню по какой причине, на месте не оказалось. Потом вскрытие показало, что она была беременна. Тоби пришел в квартиру за несколько минут до полудня, имея при себе оружие на всякий непредвиденный случай. Дверь оказалась неплотно закрытой, офицер КГБ находился внутри, держа Лауру на мушке пистолета. Увидев входящего Тоби, Виктор направил пистолет на него и выстрелил, затем повернулся и выстрелил в Лауру. Тоби выхватил свой пистолет, выстрелил тоже, но не попал и тут же потерял сознание от болевого шока.

Видимо, советская разведка решила отомстить мне. За что же? За то, что я разоблачил их шпионскую сеть на турбинном заводе? Или же за те стычки в Восточной Германии, в которых меня ранили, а нескольких восточногерманских и советских агентов убили? И вот кагэбэшники подослали этого Виктора с заданием заманить меня в ловушку и убить. Но вместо меня погибла Лаура, которая в то время не должна была находиться дома, а я же, задержавшись на работе, по прихоти судьбы уцелел. Я, главный виновник всего этого ужаса, остался жить. Тоби Томпсон оказался калекой, обреченным провести остаток своей жизни в инвалидной коляске, а Лаура погибла.

Ну а черноволосый мужчина в клетчатой куртке, которого я увидел выходившим из нашего дома, был не кто иной, как Виктор, снявший светлый парик.

Много позднее руководство приняло решение, что, хотя моей вины и не было, тем не менее действовал я не так, как следовало бы: операцию продумал не столь тщательно, как требовалось, а лишь в общем и целом, и отрицать этого я не мог, хоть Тоби и санкционировал ее. В известном смысле я, в конечном счете, оказался виновным в убийстве собственной жены и в увечье Тоби.

В отставку меня никто не гнал; я мог бы апеллировать к вышестоящему административному органу. Со временем я пережил бы несчастье, раны в моей душе зарубцевались бы. Но в ту пору я никак не смог вынести этого, хотя и знал наверняка, что на моей работе случившееся бы не отразилось.

* * *

Некоторое время шло расследование обстоятельств. Всех, хоть в малейшей степени причастных к этому делу, начиная с секретаря шифровальщиков и кончая директором европейского отдела оперативного департамента Эдом Муром, бесконечно вызывали на всякие комиссии и подвергали всевозможным проверкам и испытаниям. Я только и занимался тем, что отмывался от всяких обвинений следствия, так что у меня больше не оставалось сил выносить все эти придирки. Моя жена и будущий ребенок были убиты. Жизнь представлялась мне бесцельной.

Так шли неделя за неделей, а я все еще находился в чистилище. Меня поселили в гостинице в нескольких милях от Лэнгли. Каждое утро привозили «на работу» в белый конференц-зал без окон на втором этаже. Там меня уже ждал следователь (каждые несколько дней они менялись), который широко улыбался, тепло и крепко (по-чиновничьи) пожимал мне руку, предлагал чашечку кофе, растертого в деревянной кофемолке, с разведенными из порошка сливками в коричневом молочнике.

Затем он вытаскивал запись предыдущего допроса. Со стороны мы походили на двух знакомых парней, выясняющих, почему там, в Париже, случилось что-то не так.

На самом же деле следователь изо всех сил пытался поймать меня на малейших противоречиях, выявить мельчайшую трещинку в объяснениях, крохотное отклонение, поймать на этом и «расколоть».

После семи недель таких пыток – что стоило, наверное, немалых непредвиденных расходов – расследование прекратили, не собрав никакого компромата на меня.

Меня вызвали на беседу к Харрисону Синклеру, который тогда по-прежнему являлся третьим лицом в ЦРУ, директором оперативного департамента и одновременно заместителем директора ЦРУ. Хотя мы раньше и встречались всего пару раз, накоротке перекинувшись несколькими фразами, он вел себя со мной, как со старым другом. Не могу сказать, что он прикидывался: скорее всего, он и в самом деле хотел, чтобы я не чувствовал себя скованным. Хэл сочувственно отнесся ко мне. Он по-дружески положил мне руку на плечо, усадил в кожаное кресло, а сам сел на маленькое креслице напротив. Затем по-дружески наклонился ко мне, будто собираясь посвятить в сверхсекретную тайну, и рассказал анекдот про одну пожилую пару, застрявшую в лифте в доме для престарелых в Майами. Помню только, что изюминка анекдота заключалась в словах: «Так вы теперь холостяк?»