Дьявольские повести

Глаза аббата де Перси походили на две маленькие круглые дырки без бровей и век, и лазурные их зрачки, настолько подвижные, что при взгляде на них становилось тревожно на душе, казались несоразмерно большими, словно в белке двигались не они, а непрерывно и быстро вращался некий источник света и лучи его отражались на сапфировых фасетках этих рысьих глаз… Не знаю, мыслимо ли вообразить их себе из нашего далека. Но тот, кто видел их воочию, никогда уже их не забудет. В описываемый нами вечер они поблескивали, казалось, еще ярче обычного, когда взор их падал на любопытных дам, которых сводило с ума нарочитое молчание аббата. Не отвечая на взволнованные расспросы барышень Туфделис, он по своей гурманской привычке проводил языком по мясистым губам, словно пытаясь воскресить на них вкус чего-то уже съеденного. Он недавно отобедал в городе и был в своем парадном ежевечернем одеянии. На нем была квадратная черная сутана без жабо, накидки и шапочки, но с белым галстуком. Его длинные волосы, белые, как лебяжий пух, подвитые и уложенные с кокетством Талейрана,[314] которого, заметим в скобках, он ненавидел не столько за вечное отступничество, сколько за то, что тот подписал «Гражданское уложение для духовенства», — его напудренные и пушистые волосы ниспадали на ворот черной сутаны и в свой черед припудривали душистой радугой широкую отороченную белым ленту, на которой у него с шеи свисал большой финифтяный крест королевского каноника. Прочно возвышаясь на довольно изящно вылепленных ногах, хотя контуры их, подчеркнутые шелковыми чулками, сильно разнились между собой, почему де Перси, храня приверженность к мифологии, одному из духовных устоев своей юности, именовал левую «Дианой», а правую — «Амазонкой», он неторопливо наслаждался понюшкой.

— Уж не поклялся ли ты, аббат, навеки погубить души наших дам? — осведомился барон, ожидавший какой-нибудь шутки. — Скажешь ты, наконец, с каким привидением столкнулся, идучи по площади?

— Смейся сколько тебе угодно, Фьердра, — невозмутимо отозвался аббат, — но я говорю вполне серьезно. Привидение, которое я встретил, облечено во плоть, как ты и я, но от этого становится лишь страшнее. Это был шевалье Детуш!

2. Елена и Парис

— Шевалье Детуш! — воскликнули обе барышни Туфделис с таким единством интонации, что показалось, будто у них один голос на двоих.

— Шевалье Детуш! — в свой черед подхватил г-н де Фьердра, изумленно раздвигая скрещенные ноги, как другой развел бы от удивления руками. — Если ты встретил его, аббат, значит, это настоящее привидение, не имеющее ничего общего с нами, потому что мы всего лишь эмигранты, хоть и видавшие виды…

— Но без всяких видов на будущее, — весело перебил аббат, довершая игру слов.

— К сожалению, ты вынуждаешь меня, — продолжал барон, — разделить веру мадмуазель Сенты в призраки, потому что этот Детуш, шевалье Детуш де Ланготьер, которого после его похищения Двенадцатью мы в шутку прозвали Еленой Прекрасной, всерьез умер несколькими годами позже от последствий удара шпагой в печень, полученного в Эдинбурге.

— Я держался того же мнения, Фьердра, но от него придется отказаться, — возразил де Перси, обведя взглядом трех дам, окаменевших при имени Детуша, одного из героев их юности. — Действительно, я полагал, что он мертв. Да и кто усомнился бы в этом после стольких лет молчания, которым сменился шум, вызванный его похищением и его дуэлью? Я покамест не ослеп и только что на площади Капуцинов видел и даже слышал его, поскольку он заговорил со мной.

— Отчего же ты в таком случае не привел его сюда, аббат? — засмеялся неисправимый барон де Фьердра, по-прежнему полагая, что его друг Перси разыгрывает комедию, чтобы попугать м-ль Сенту. — Мы бы предложили ему чашку чаю, как старому товарищу по несчастью, а сами угостились бы его рассказом: коль скоро это история того, кто воскрес, она должна быть любопытна.

— Да, любопытна и печальна, судя по тому, что я видел, — подтвердил аббат, не давая другу навязать ему насмешливый тон, — но прежде чем он сам поведает ее, дорогой мой, сделай милость, послушай ее в моем изложении.