Дьявольские повести

В свое время м-ль де Перси была одной из шуанских амазонок. Не раз, в мужском платье, она служила адъютантом и ординарцем при различных вожаках, взбунтовавших Мэн[316] и пытавшихся поднять Котантен. Разновидность кавалера д'Эона,[317] только без окружавших того легенд, она, по рассказам, участвовала в партизанских стычках с бесстрашием, которое сделало бы честь мужчине. Ни красота форм, ни деликатность телосложения не обличали в ней женщину; напротив, ее безобразие подчас нагоняло ужас на неприятеля.

— Теперь я только никому не нужная старая дева, — отвечая на шутку брата, промолвила она с не лишенной изящества печалью. — У меня нет даже племянника-пажа, которому я могла бы завещать теткин карабин, но я умру, как жила, — блюдя верность своим повелителям и не желая слушать, как их порицают.

— Перси, ты лучше, чем они и мы, — вздохнул аббат, восхищенный ее преданностью, которой он больше не разделял. Он всегда называл сестру по фамилии, как мужчину, и в этой привычке чувствовалось почтительное уважение, питаемое им к ее львиному характеру.

Похвала аббата прозвучала для амазонки шуанства командой «По коням!». К тому же этой сангвинической натуре, опьянявшейся с тех пор, как для нее кончилась война, бешеной жаждой деятельности, всегда была присуща повышенная возбудимость. М-ль де Перси нетерпеливо швырнула на столик, где стояла лампа, канву, в вышивку по которой она, утратив возможность вгонять пули в цапель и выпей на охоте под стенами замков, вкладывала теперь порывы своей нетерпеливой души, и, шумно поднявшись с кресла, по-мужски заложила руки за спину и наперекор своей подагре заходила с горящими глазами по гостиной.

— Шевалье Детуш в Валони! — говорила она, скорее рассуждая сама с собой, чем обращаясь к присутствующим. — А почему бы и нет, черт подери! — добавила она, потому что принесла из былых экспедиций при лунном свете ругательства и энергические выражения, которых обычно не употребляла, но которые, стоило ей увлечься, срывались у нее с губ, подобно ловчим птицам, сердито возвращающимся на покинутый ими насест. — В конце концов, это не исключено. Такому бывшему и случайно уцелевшему шуану живется трудно. Он мог высадиться не в Гранвиле, а в Порбайле или в гавани Картере и заглянуть в Валонь по пути домой: он ведь, по-моему, из-под Авранша.

Но, брат, — продолжала она, останавливаясь перед аббатом, как если бы у нее доныне были на ногах упомянутые им кавалерийские ботфорты, а на голове вместо бочонка из оранжевого и сиреневого шелков — треуголка, которую она носила в юности на заплетенных в косицу волосах, — но, брат, если вы уверены, что это был шевалье Детуш, почему вы так быстро дали ему уйти и не заставили его перемолвиться с вами хоть несколькими фразами?

— Дали уйти! Не заставили перемолвиться! — шутливо передразнил аббат серьезный и страстный тон м-ль де Перси. — Разве можно задержать пролетевший мимо ветер и перемолвиться с человеком, который, как домовой, — чур, чур, меня! — исчезает, едва ты успел его опознать, да еще в сегодняшнюю погоду, милая барышня?

— Сами вы чуточку барышня и всегда были ею, аббат, — отпарировал этот странный кавалерист в пышных юбках: он-то никогда не был барышней. — А вот я бросилась бы за шевалье вдогонку. Бедный шевалье! — продолжала она, по-прежнему расхаживая по гостиной. — Он же не подозревает, что у вас, мадмуазель Туфделис, нет больше замка, нашей былой штаб-квартиры, а сами вы стали просто валоньскими дамами, в чьей гостиной один из его спасителей вынужден каждый вечер работать над вышивкой!

— Что вы сказали, мадмуазель де Перси? — спросил барон де Фьердра, вытаскивая на свет божий свой нос, буквально погребенный в жестяной коробке, которую он именовал своей teapocket.[318] И он повернул этот трепещущий от любопытства орган в сторону м-ль де Перси, продолжавшей мерить гостиную с одного угла до другого, как огромный и мерный маятник.

— Ах, да ты ведь не знаешь этого, Фьердра, — вновь возвысил голос аббат. — Моя сестра, которую ты видишь во всем великолепии ее фальбала,[319] дорогой мой, — один из спасителей Детуша, вот так-то! Пока мы охотились на лисиц в Англии, она приняла участие в экспедиции Двенадцати, которая показалась нам такой невероятно героической, когда однажды вечером Сент-Сюзан поведал про нее у моего родича герцога Нортемберленда, помнишь? Сент-Сюзан не сказал, что в числе смельчаков находилась моя сестра. Ему это было не известно, да я и сам узнал об этом, лишь возвратясь из эмиграции. То ли она так удачно скрывала свой пол, то ли ее сотоварищи оказались на редкость скромны, но только ее приняли за одного из этих дворян, тем более что они далеко не все были знакомы между собой и называли друг друга «Белая кокарда». Можешь ты себе представить, что одним из Парисов нашей Елены Прекрасной была моя сестра?