Дьявольские шутки

Никто из нас не просил об этом, никто из нас не хотел обладать той дьявольской силой, за которой охотились эти чёртовы фанатики Инганнаморте.

— Это был конец четвёртого Пути?

Рагиро вздрогнул от неожиданности: рассказывая, он впервые за эту ночь забыл о том, что говорил не сам с собой, а с отцом Мартином, внимательно слушающим каждое его слово.

— Почти, — кивнул Рагиро. — Оставалась одна деталь. Последний штрих Пути Людей, так сказать, в завершение, — он сделал немного затянувшуюся паузу, но не успел отец Мартин спросить, что же это за последний штрих, как Рагиро вновь заговорил: — Ты не мог не заметить того, что у меня разного цвета глаза. Они не всегда были такими. Один глаз стал красным как раз после четвёртого Пути.

Закончив избиение друг друга, мы разошлись — или расползлись, потому что кого-то пришлось тащить по полу — по своим комнатушкам в надежде, что нам дадут хоть немного отдыха. Мы думали, что это конец, что мы можем провалиться в неглубокий тревожный сон, но не прошло и пары минут, как ко мне вновь зашел Чезаре. Я не знаю, почему именно он. То есть… предполагаю, что к другим выжившим в это же время пришел кто-то другой, но точно не глава семьи Инганнаморте.

Может быть, он уже тогда откуда-то знал, что из всех оставшихся только я продержусь до конца.

В руках у Чезаре была толстая игла. Сверху к ней крепился небольшой сосуд со странной светящейся жидкостью. Он держал кожаные ремни, предназначавшиеся для моего связывания. Следом за ним показался Гаспаро с невысоким, на вид неудобным креслом: к нему меня должны были привязать. На кресле лежала ещё какая-то вещица, которую я не успел толком разглядеть. Они рывком усадили меня на это неудобное жёсткое кресло, и боль снова пронзила все тело, едва спина соприкоснулась с шершавой деревянной поверхностью. Я изо всех оставшихся сил кусал губу и держал глаза зажмуренными, стараясь не стонать, пока они крепкими ремнями привязывали меня за руки, ноги и голову.

— Если не будешь сильно брыкаться, все закончиться быстро, — у самого уха раздался надменный голос Чезаре. Я в очередной раз услышал, как звучало удовольствие.

Кусая губы, я открыл глаза и взглянул на него. Впервые за все это время я видел его бледное лицо так близко. Если бы я не знал, кто такой Чезаре, никогда бы не подумал, что он способен на такие безумные вещи.

Та вещица, которую я не успел разглядеть, предназначалась моему глазу: чтобы я не закрывал его. Мне надели ее на голову, как ободок, а с двух сторон — сверху и снизу — в глаз мне вставили тонкие металлические пластины, расширяя его так сильно, как только можно. Сопротивляться у меня не было сил. Кровь медленно засыхала сзади на спине, и я не знал, как потом встану со стула, а накопившаяся усталость очень резко дала о себе знать. Мне хотелось спать. Глаз начинал слезиться, а сознание потихоньку ускользать.

Я увидел, как Гаспаро вышел за дверь и как взлетела вверх рука Чезаре с иглой, сверкнула эта странная жидкость. До меня все ещё не доходило, что он хотел сделать. Это чем-то напоминало первый Путь, когда они заливали мне в глаза розоватый яд, но все-таки немного по-другому. Тогда он приказывал мне справляться с болью и заставлял держать глаза открытыми, а сейчас…

Сейчас стал подносить к глазу острие, и я видел, как с каждой секундой тонкая точка иглы увеличивалась. Время замедлилось. Я стал слышать каждый удар собственного сердца и даже позабыл о пульсирующей боли в спине и о мерзком ощущении застывшей крови. Его рука приближалась. Верхнее и нижнее веки неприятно оттягивал холодный металл.

Когда иголка только коснулась зрачка, я завизжал. Сначала не столько от боли, сколько от страха, а вот потом уже продолжал вопить от самого резкого, кошмарного ощущения, когда в твоем глазу находятся три инородных предмета, один из которых буквально пронизывал насквозь.

В противовес холодным тонким пластинам и иголке жидкость была обжигающе горячей. Постепенно глаз переставал видеть. Черная пелена расплывалась из середины, а жидкость подходила к концу. Когда она закончилась, глаз не видел совсем, а мучительная боль не утихала ни на секунду и выжигала вновь и вновь наворачивающиеся слезы.

Чезаре обещал мне, что все закончится быстро, если я не стану сопротивляться, но для меня эти мгновения были чудовищно долгими, а по ощущениям казалось, что я больше никогда не смогу видеть, потому что одного глаза нет.

Глотку я в очередной раз разодрал криками, и к тому моменту, как Чезаре вытащил иглу и отбросил ее в сторону, я мог лишь с трудом хрипеть, да и то недолго: голосовые связки стискивало, я начинал задыхаться.

— Ты стал слишком громким, — констатировал Чезаре, пока снимал с меня металлическое оборудование, непозволяющее закрывать глаз. — Мне это не нравится.

Когда начинался первый Путь, он запретил мне кричать, и я смог с этим справится. То ли потому что были на это силы, то ли потому что была уверенность, что рано или поздно мой личный кошмар подойдёт к концу. Сейчас не было ни того, ни другого, и сдерживать визги стало в разы сложнее.