Дьявольские трели, или Испытание Страдивари

— Мистер Уорд, — пророкотал граф, выдержав приличную случаю паузу. — Мне доложили, что вы совершенно не интересуетесь службой и уклоняетесь от поручений. Между тем вы здесь меньше года. Чем вы объясните такое положение дел? Что, недовольны вашим назначением? Я думал, любой в ваши годы был бы счастлив такой возможности продвинуться по службе. И я опасаюсь, что вы занимаете место какого-нибудь более достойного молодого человека.

Слушая это вступление, Уорд решил, что не будет оправдываться. Терять ему было нечего.

— Боюсь, что вы правы, сэр, — ответил он, не поднимая глаз.

— В чем именно я прав, Уорд? Прошу вас объясниться раз и навсегда. Другой возможности у вас не будет.

— Вы правы в том, сэр, что я, похоже, занимаю чужое место. Дело в том, что я… люблю музыку, играю на скрипке, и здесь я нашел… удивительное сообщество музыкантов, в котором меня приняли, как своего, и я стал проводить очень много времени с друзьями… музицируя… И действительно, я это признаю, сэр, стал пренебрегать служебными обязанностями до такой степени, что уже не вполне понимаю, в чем они заключаются. Я тотчас же подам прошение об отставке; прошу извинения за то, что не сделал этого раньше.

— О нет, нет, нет, боюсь, вам не удастся так легко отделаться от службы Ее Величества, мистер Уорд, — возразил посол, повышая голос, так что несчастного Уорда передернуло от страха и стыда. — Вы позорите меня, посольство и Ее Величество королеву не только тем, что вы совершенно ни черта не делаете за свое жалованье. Что это я слышу о вашей постыдной связи с каким-то музыкантом в Москве? Кто вообще отпускал вас туда и по какому праву вы выставляете меня на посмешище таким образом?

— Боюсь, сэр, что я не понимаю, о чем вы говорите, и в любом случае это мое личное дело.

— Вы прекрасно понимаете, Уорд, о чем я говорю. И раз уж мне приходится выслушивать от всех вокруг о таком позоре, я хочу, чтобы от этого по крайней мере была польза. Мне не нужно ваше прошение об отставке. Я хочу, чтобы вы еженедельно докладывали лично мне обо всем, что слышите от ваших… друзей. У меня есть сведения о том, что круг лиц с вашими гнусными… пристрастиями включает в себя весьма влиятельных людей и в Москве, и при дворе. Это для вас, Уорд, последняя возможность избежать позорной отправки домой, о причине которой я не смогу не известить вашу матушку.

Уорд, переминавшийся с ноги на ногу перед посольским столом — сесть граф Вейн ему не предложил, — потерял дар речи. Такой поворот дела не мог привидеться ему и в кошмарном сне.

— Сэр, я… по-прежнему не понимаю, о каких пристрастиях вы говорите. И мы с друзьями обсуждаем только музыку, а вовсе не… русские планы в Афганистане или на Дальнем Востоке.

— Значит, Уорд, придется вам самому заводить эти разговоры и стараться вести их с теми, кто может обладать полезными сведениями. Это поручение, которое вы будете выполнять и от которого вам не удастся отвертеться. Идите, и я жду вас здесь в это же время ровно через неделю.

Придя домой — он квартировал неподалеку от посольства, на Английской набережной, — Уорд первым делом спросил у лакея, не было ли ему писем. Дело в том, что некоторое время назад он написал, после долгих душевных терзаний, письмо Чайковскому. Он не мог выразить открыто того, что чувствовал, но заполнил две страницы заверениями в вечной дружбе, надеждами на то, что они смогут проводить больше времени вместе, мечтами о том, как он выйдет в отставку и они смогут вместе отправиться в Европу, где он, Уорд, использует все свои связи, чтобы русского композитора узнали и полюбили.

Но ответа на письмо не было и сегодня. Может быть, Уорд что-то неправильно понял? Не так истолковал те слезы в ответ на его вдохновенную игру? И ту искреннюю приязнь, которую, как ему показалось, Чайковский выказывал ему после при каждой встрече?

Ответ пришел на следующее утро, но лучше бы он не приходил вовсе:

«Дорогой мсье Уорд, я был весьма тронут, получив Ваше письмо, и я весьма признателен Вам за обработку для скрипки моего романса f-moll. Однако прошу Вас понять, что не разделяю Вашей склонности и, ввиду большой занятости, не смогу уделять Вам времени. Искренне Ваш».

Весь день прошел для окончательно растоптанного атташе в тумане. Но вечером он зван был к профессору консерватории Давыдову, величайшему виолончелисту, которого он когда-либо слышал, — не пойти даже в нынешнем состоянии Уорд не мог. Явившись в назначенный час со своей скрипкой, он с кем-то говорил, с чем-то, по обыкновению, соглашался, но чувствовал, что уже горит в аду. Лучше он сегодня же убьет себя, чем проснется завтра, сожжет проклятое письмо, которое сегодня не хватило сил уничтожить, и отправится выполнять немыслимое поручение графа Вейна.

По обыкновению, сели музицировать, и Давыдов обратился к Уорду:

— Я наслышан о вашей обработке фортепианной пьесы Чайковского. Не побалуете ли нас?