Дьявольский коктейль

Хамбер, нанявший меня равнодушным кивком головы, без малейшего интереса отнесся к моему появлению в конюшне, велел мне взять четырех лошадей и назвал номера их стойл. Имен лошадей мне никто не сказал. Старший конюх, у которого была всего одна лошадь, имел, по-видимому, очень мало власти, что отличалось от существующего в большинстве конюшен порядка. Здесь приказы отдавал лично Хамбер, он же следил за их исполнением.

Он был тираном, что проявлялось не столько в требованиях к качеству работы, сколько в ее количестве. В конюшне было около тридцати лошадей. Старший конюх имел на своем попечении одну, старший разъездной конюх, он же водитель фургона, – вообще ни одной. Таким образом, двадцать девять лошадей приходилось на семерых конюхов, которые должны были также поддерживать в приличном состоянии тренировочные площадки, ремонтировать и чистить все помещения и весь инвентарь. В дни проведения скачек, когда один или два человека отсутствовали, оставшимся зачастую приходилось заботиться о шести лошадях каждому. По сравнению с этим моя работа у Инскипа могла показаться отдыхом в санатории.

При малейших признаках отлынивания от работы Хамбер изобрел для провинившегося отвратительные мелкие наказания и злобно кричал, что он платит дополнительные деньги за дополнительную работу, а если кого-то это не устраивает, он может убираться. Здесь работали только люди, которых не нанимали в приличные места, так что, уходя отсюда, они вообще расставались со скаковым делом. И, разумеется, уносили с собой все, что им было известно. Расчет был исключительно точный.

Мои товарищи по этой чертовой дыре не отличались ни дружелюбием, ни располагающими характерами. Самым лучшим из них был тот мальчик-полуидиот, которого я видел в Стаффорде в День подарков. Его звали Джерри, и на его долю приходилась наибольшая доля физических наказаний, потому что тупостью и медлительностью он превосходил всех остальных.

Двое других уже успели посидеть в тюрьме, и их взгляды на жизнь заставляли вспоминать о Соупи Тарлтоне, как о первом ученике воскресной школы. Именно у одного из них, Джимми, мне пришлось отвоевывать свои одеяла, а у второго, коренастого крепыша Чарли, – подушку. Они были одного поля ягода: не говоря уже о постоянной готовности пустить в ход кулаки, эти парни отличались способностью в любую минуту наврать с три короба, вывернуться из любой неприятности и свалить все на кого-нибудь другого.

Реджи крал еду. Тощий, бледный, с дергающимся левым веком, он мог стянуть кусок хлеба с твоей тарелки своими длинными цепкими руками так быстро, что ты просто не успевал этого заметить. Таким образом я несколько раз лишался своей скудной порции, пока не поймал его за этим занятием. Но для меня так и осталось тайной, почему, умудряясь есть больше всех, он оставался самым худым.

Еще один из конюхов был глухим. Он флегматично рассказал мне своим монотонным невнятным голосом, что в этом виноват его отец, слишком часто бивший его по уху. Его звали Берт, он иногда мочился в постели, и поэтому от него омерзительно пахло.

Седьмой, Джеф, был здесь дольше всех, но даже спустя десять недель еще не заговаривал об увольнении. У него была манера украдкой оглядываться, а любое упоминание о тюрьме со стороны Джимми или Чарли расстраивало его чуть не до слез, из чего я заключил, что он совершил какое-то преступление и боялся разоблачения. Наверное, десять недель у Хамбера были лучше тюремного заключения, хотя я в этом не уверен.

Они все знали обо мне от старшего разъездного конюха, Джада Уилсона. Мою нечестность они восприняли как нечто само собой разумеющееся, но считали, что в истории с дочерью Октобера мне удалось дешево отделаться, и постоянно подсмеивались надо мной, отпуская похабные шуточки, которые, увы, слишком часто попадали в цель.

Их постоянная близость была для меня суровым испытанием, пища казалась тошнотворной, работа изматывающей, постель жесткой, холод невыносимым. Все это заставило меня понять, что моя жизнь в Австралии была легкой и приятной даже в те минуты, когда казалась мне тяжелой ношей.

До того как я попал к Хамберу, мне было непонятно, какой дурак может платить деньги откровенно бездарному тренеру, но постепенно мое недоумение рассеялось. Во-первых, сама по себе конюшня меня удивила. По внешнему виду лошадей можно было ожидать, что их окружает грязный песок, стойла со сломанными дверьми и облупившаяся краска. На самом же деле конюшня и двор выглядели аккуратными, чистыми и процветающими, причем поддерживались в таком состоянии руками конюхов, не знавших, что такое дневной отдых. Сверкающая витрина обходилась Хамберу всего-навсего в лишний галлон краски и беззастенчивое использование рабского труда.