Дьявольский остров

– Два финна и два шведа покупают в кассе вокзала билеты на поезд. Финны просят два билета. Шведы – один. Финны увидели, пожали плечами. Ну и те и те садятся в поезд. Состав трогается. Два шведа сразу же запираются в туалете. Приходит контролер, проверяет билет. Финны показывают свои билеты, все нормально. Контролер замечает закрытый туалет, стучит в дверь, шведы подсовывают свой билет в щель. Контролер его пробивает, подсовывает обратно и уходит… Едут финны и шведы обратно. Финны приобретают один билет, шведы увидели это и вообще не стали покупать билет. Финны увидели и снова пожали плечами. Поезд поехал, финны сразу же в туалет, закрываются. Немного подождав, шведы подходят к туалету, стучатся. Финны просовывают в щель билет. Шведы забирают билет и быстро запираются в другом туалете.

Леннарт засмеялся так заразительно, что Максимилиан сам загоготал так, будто бы слышит эту историю впервые. От смеха у него даже выступили слезы.

– Мы же любим финнов, и им сейчас нелегко, – сказал комендант.

– Конечно! Шведские добровольцы воюют бок о бок с финскими солдатами.

Мужчины выпили за скорейшее окончание войны.

* * *

На утро следующего дня Леннарт Хольмквист выехал в Мариехамн. Там его ждал самолет, чтобы отвезти в столицу Финляндии.

38

За Альбертом Валерьяновичем внимательно наблюдали. Глазок в его камеру не закрывался ни днем, ни ночью. Очень часто в нем блестел любопытный зрачок надзирателя. Конечно же, были установлены и микрофоны – вдруг Шпильковский проговорится во сне.

Старший военфельдшер РККА не унывал. Держался бодро. Сначала он принялся размышлять над медицинскими проблемами, с которыми столкнулся во время побега. «Хорошо было бы это все описать», – думал Альберт Валерьянович. Но затем решил изгнать эти мысли из головы. Вдруг во сне начнет об этом рассуждать. И спал он тревожно. Если снилась медсестра Маруся в белом халате, бегущая по цветущему лугу, он просыпался. Боялся, что позовет ее. Хотя Альберт Валерьянович придумал легенду и о ней. Ведь могла быть давным-давно у Михаила Ванинова возлюбленная. Кто это проверит?

Кормили его плохо – пустой похлебкой и грубым хлебом с отрубями. Но для Шпильковского такая еда по сравнению с тем, что он перенес на безымянном острове в сезонной рыбацкой хижине, казалась чуть ли не яством.

Прошло пять дней. За дырявым окном уже вступил в свои права первый месяц весны – март, звонкий, веселый. В воздухе слышалось пение птиц. Это открытие совершенно случайно сделал Альберт Валерьянович, когда решил прислушаться – а что же происходит там, за окном. Военфельдшер с ужасом представлял себе, как он теперь выглядит: седая борода, которую никогда из-за соображений гигиены не носил, длинные засаленные космы волос, не одежда, а лохмотья…

И вот утром в камеру надзиратели внесли стул и большое зеркало. Затем в сопровождении двух охранников – громадных Паавали и Лемминкэйнена – вошел Рупертти. Он кивнул Лемминкэйнену. Тот грубо поднял Альберта Валерьяновича с его нар, сгреб в охапку и усадил на стул. Объятья финского верзилы были железными, Шпильковский от боли как-то старчески заохал.

– Ничего, это он любя… Его имя на русский язык переводится как «любовь». У нас это мужское имя, – сказал Рупертти.

Офицер «Валпо» сел на свободные нары, закинул ногу на ногу и закурил.

Тем временем Паавали поставил зеркало на то место, где только что находился Шпильковский.

– Иисакки, заходи, – громко сказал Рупертти.

В камеру вбежал маленький юркий человек, его лысину окаймляла «бахрома» жгуче-черных, совершенно неестественных для Финляндии, волос. Они даже немного завивались на кончиках.

На специальном подносе он принес парикмахерские инструменты – ножницы – обычные и филировочные, опасную бритву в чехле, точило для бритвы, помазок, кусок мыла, моментально наполнивший камеру ароматом жасмина. Еще на подносе стояла металлическая чашечка, пузырек с водой и резиновой грушей. На руке у цирюльника висело белоснежное вафельное полотенце.

Он осмотрелся, поставил свое богатство на нары возле зеркала.

– Сейчас мы вас подготовим, уважаемый Михаил Федорович, для театрального представления, – выпустил кольцо дыма Рупертти.

– Пхощю, мил господин, не пехечить укхащению ващей уникальной внещности, – по-русски с одесским говорком и с грассирующим «эр» сказал Иисакки.

– Я всегда брился самостоятельно, – буркнул Шпильковский. – Мне будет неприятно. Я вполне могу и сам.

– Нет, сами вы бхиться не будете. Бхиться вы будете с помощью меня. Но вначале мы вам пхедложим пхекхасную стхижку.

Он осмотрел снизу вверх и сверху вниз, и слева направо и справа налево голову Альберта Валерьяновича, подставил палец к его подбородку и приподнял его вверх.

– Опхеделенно нужно помыть… Попхощу тазик с теплой водой, – сказал Иисакки.

Рупертти что-то громко приказал по-фински. Один надзиратель принес в камеру теплый самовар, другой – медный таз и кувшин.

– Свободны, нечего пялиться, – сказал им офицер.