Дьявольский рай. Почти невинна

Потом был суд у домика, и господа присяжные вынесли мне приговор в ограничении и даже исключении какого-либо контакта с Машкой, в соблюдении дистанции со всеми остальными и в пользовании исключительно собственной посудой, полотенцем, тапочками и пр. На что я про себя заметила, что теперь у меня есть обоюдно выгодный повод для общения с that one. Хотела даже заикнуться об этом, но меня на полукряке перебила сестра, обозвав почему-то лошадью. Папаша добил очередным залпом ругательств. Ах, каким только еното-черепахом я тогда не была?

Под конец разборки меня напоили красным терпким вином с расчетом, что хоть часть злобной бактерии подохнет. Валентин принимал деятельное участие во всех процедурах, потом отправил чистить зубы и вымыть руки, а потом снова вино. А дальше уже почти ничего не помню.

Всю ночь мне снился наш секретный дворик, и больной ветрянкой Гепард ублажал больного ветрянкой Львенка, и наши больные ветрянкой стоны сотрясали воздух и вымазанный зеленкой пейзаж прихворавшей Имрайки.

Tag Zwolf (день двенадцатый)

Вчера. Великое Вчера, которое в сладком исключении бывает куда предпочтительнее рутинного Завтра и даже не успевшего начаться Сегодня. Я лежала в постели, думая, подавать знак, что проснулась, или еще поваляться. Я люблю мечтать, как личинка свернувшись в коконе из смятых простыней, и плавно переходить из имрайских снов в имрайскую действительность (и последняя мне теперь нравилась куда больше тусклых видений, посещающих иногда мою разморенную солнцем и водой голову).

Альхен. Альхен. Альхен. Альхен. Альхен.

С этими словами я очнулась в утренней Эбре. Альхен – сменяется день, лают собаки, лает папаша, шипит что-то у кого-то в мастерской, шипит сестра. Меняются лица. А я с ними и не с ними. «Альхен…» – повторяла я, шагая по Солнечной Тропе в Ливадию. Альхен… вместе с супом и салатом. Альхен. Альхен. Альхен. Альхен. Я все время вспоминаю. Нет, я все время там… там… там… Боже, почему ты позволил мне влюбиться в Дьявола? Почему сейчас? Почему в него? Альхен. Альхен. Альхен. Почему я с ним не переспала? Я же свободна… нет, ну как звучит – Адриана свободна! И я же ни в чем ни перед кем не провинилась. Я же вообще ничего не делала – одетые невинные шалости на скамейке паркового типа. Альхен… Альхен… Альхен…

Nach Mittag В первую секунду сильно загоревшая плоть с неестественной ясностью ворвалась в поле моего зрения, вызывая сноп искр дикого восторга, но, едва я выступила из кабинки, что-то будто разорвалось у меня внутри, что-то страшное, лязгая зубами, кусало мою душу. То, что отравленное полушарие моего мозга приняло за успокоение – оказалось огромным пузатым жлобом, горькой ухмылкой непредсказуемой судьбы: ухмыляясь, лже-Альхен смотрел на мой голый зад. Это был огромный волосатый боров, недоумевающий, почему столь юное и прекрасное создание смотрит именно на него.

Поскольку первая половина дня была проведена в облачной экскурсии по Солнечной тропе (фотографии, запечатлевшие наши кислые морды, до сих пор лежат у сестры в конверте фирмы «Кодак»), Альхена я не видела. Узурпатор всех моих мыслей.

Сиесту посвятили Зинкиному английскому.

– Что было вчера?

– Ничего не было. Его просто там не оказалось.

– Да, а я спускалась. Тебя искала. А его точно не было.

– Я сидела в парке. Роман писала.

После часа в парке пошла на свою смотровую площадку, определить степень гепардовости. Теперь всегда могла сказать папаше, что иду посмотреть, пришла ли сестра.

Увидела. Мужчина в светлых плавках. Очень загорелый. Что-то читает. На мое сердце будто опрокинули кадушку с медом. Как тепло… как приятно… И разве может быть иначе?

Значит, может. Когда мы спустились, я его упорно не видела, и жизнь тут же потускнела. В обществе родственников сидеть было невозможно. Я загорала, соблюдая карантинную дистанцию, а когда пришла Танюшка, мой солнечный зайчик, то ее тут же прогнали. Папаша и сестра.

В конце концов, решила сходить в кабинку с переодевательными и внешне невинными целями. Старый приемчик. В стенке была проделана небольшая дырочка, специально для Альхена, подглядывающего за Адорой (чего бы он, увы, никогда делать не стал), но вышло так, что Адора подглядывает за Альхеном. За четырьмя стенами никто не видит, что выражает мое лицо. Сейчас… сейчас, мой наркотик…