Дьявольский рай. Почти невинна

Оторвавшись от моих губ, он начал осторожно гладить меня уже не по плечу, а по самой майке. Заметьте, именно по майке, не делая никаких легких нажимных манипуляций в соответствующих местах.

– Какие у тебя прикосновения… – чего-то другого я сказать не могла. Он втирался, Господи, просто втирался в мою душу!

– Ну конечно… – довольно небрежно ответил развратник.

– Жалко, что музыки нет.

– Пускай она играет у тебя в голове. Расслабься… – Рука уже игнорирует майку и, играя в ее отсутствие, разговаривает с моей грудью. Я проваливалась в эту знойную пропасть, и выбраться у меня не было никаких шансов.

– Расслабься, прошу тебя. Тебе ведь так хорошо… тебе ведь больше ничего не надо. Отсеивай все лишнее… не думай ни о чем…

Я чувствовала, как щеки наливаются румянцем, а веки делаются тяжелыми, и все тело будто меняет форму, где-то укорачивается, а где-то, наоборот, – вытягивается, как меняются хвосты и крылья у самолетов перед взлетом и во время посадки.

Я была как желе, и скоро, Боже, как скоро мило любующийся мною дегустатор начнет его пожирать. Неужели он начнет уплетать меня, не оставив и тени той нежности, какую мы испытываем теперь?

Чтобы хоть как-то показать, что я не сдалась и даже не думаю сдаваться, я затянула разговор, сбивчивый и сладковатый, про несуществующую Компанию, про Эдика (см. Tag Sieben) и про его квартиру, где есть огромный голубой ковер и комната в японском стиле, и телеэкран на полстены. Потом очередной вздрагивающий вздох оборвал этот бессмысленный монолог, и, улыбнувшись мне сквозь марево моих опущенных ресниц, Альхен сказал:

– Надо же, как быстро ты возбуждаешься…

– Угу…

Начал вытаскивать майку из шорт. Это только он умеет расстегнуть одну лишь пуговицу и этим самым приблизить свою часто дышащую жертву на полшага к оргазму. Каждое его движение словно оплетено особым позванивающим волшебством. Я хотела было сопротивляться, но ничего не вышло, и весь мой организм яростно тянулся к этим теплым проворным рукам. Он скользнул пальцем по все еще прикрытой груди.

Больше всего меня будоражило то, что я полностью нахожусь в его власти. Он – такой большой, такой совершенный, с таким идеальным тембром голоса был для меня олицетворением самой сокровенной мечты.

Потом одним точным движением майка была устранена.

– На груди пушок… – Улыбка умиления. Такой близкий физически, для меня он был по-прежнему недосягаем. Я же не знала про него ничего. Только то, что наши жизненные параллели никогда больше не пересекутся.

А пока, словно застывшее изваяние, словно нависшая над добычей кобра, мой Альхен, с ладонями в двух миллиметрах от пушка на моей груди… безмолвный… и только лишь глаза и легкое горячее подрагивание пальцев говорят о той страсти, проснувшейся в его теле (пишу, как бульварная романистка).

– Поцелуй мою грудь, – хрипло попросила я. Маленькие серебристые звездочки заструились, обгоняя друг дружку, по всему телу.

– Да… да… да… – Этот бархатный шепот, еще раз подтверждающий потерянность моей ситуации.

– Не спеши. Запомни, никогда не нужно спешить. Расслабься… Для тебя время остановилось. Не думай ни о чем. – И он положил мою руку на место, расположенное чуть выше его прикрытых шортами бедер. Находясь на вершине его распустившейся силы, я, тем не менее, никакой активности не проявляла. Непосредственно неполовой контакт с этой частью мужского тела вызывал у меня состояние, близкое к предкорабельной тошноте, когда, стоя на причале, смотришь на пляшущий по волнам катер, на борт которого нужно скоро ступить, и чувствуешь, как желудок начинает сворачиваться в тесный клубочек.

Тут же заметив и оценив степень охлаждения, он, не прекращая гладить меня, затеял мягкий и тихий разговор.

– …восемьдесят девятый, это был мой год. До этого я приезжал сюда просто так… жил себе в гамачке… тихо, спокойно… а потом, сразу после моего дня рождения, произошел полный отрыв. То есть, я полностью изменил свою жизнь… знаешь, коренной переворот, как революция… да, это был мой год.

– Что, и ты правда жил в гамаке? Помню, что папаша тебя просто боготворил!

– Да… но я сознательно выбрал тебя, а не его. Твой отец – замечательный, умный и начитанный человек, прекрасный собеседник, но когда стало ясно, что пора выбирать, я выбрал тебя.

Он любовался мной. И мне становилось все спокойнее под этими ласковыми, бесконечно родными взглядами. А потом он набросился на мою грудь. Помню кораллы и плащ Каракаллы, и сквозь подрагивание век – готическое окно напротив. И еще я видела голову Альхена у себя под подбородком. А потом он стал расстегивать мои шорты (осталась только ширинка).

– Э, нет, приятель, стой… А вот дальше пока тебе не надо, – заплетающимся языком воззвали остатки моего трезвого разума. Все остальное мое существо орало, что этот вурдалак больше всего на свете хочет овладеть мной, и я не вынесу, не переживу собственный отказ.

– Не надо? Не надо… Все хорошо, все отлично, малыш, – продышал он, подвигаясь ко мне еще ближе, хотя мгновение назад я думала, что ближе уже не бывает. – Я не буду…

И он лишь слегка, чуть-чуть, приспустил мои шорты.