Дьявольский рай. Почти невинна

– Одна зацепка, – сказал он после паузы. – Твой папа может заметить наше одновременное отсутствие. И даже если мы вернемся с разницей в полчаса – все равно это будет выглядеть подозрительно.

– Тогда вообще утром не появляйся на пляже. Встретимся прямо в «Украине».

Он пожал плечами, и я увидела, как в его зрачках отразились солнечные скалы.

– Мне нравятся твои брови, – сказала я.

– Значит, завтра. Ага? – весело шепнул он, глядя на далекий белый треугольник канатной дороги в «Марате».

– Утречком. Тогда у них еще кран не работает.

Tag Funfundzwanzig (день тридцать пятый)

Сосновка была основательным образом сорвана отцовской обострившейся бдительностью, фактом многолюдного воскресного дня и забывчивым Альхеном, явившимся по привычке на старое место. Мне не оставалось ничего, кроме как сорок минут проболтать с Максом, а потом рассеянно злиться на своих двух досках. Я абсолютно не чувствовала себя несчастной. Жизнь так нежно обняла меня на днях, что я вроде как начала приобщаться к стандартным человеческим массам… Бог ты мой, Адора даже научилась смеяться!

Я смотрела сквозь темные очки на светло-зеленое небо, на полет салатовой чайки. Сквозь буханье в наушниках (даже музыку сменили) я слушала волшебный ритм моря подо мной, возгласы купальщиков, кофейное шуршание гальки.

А потом я увидела что-то еще. Зеленое солнце на миг ослепило меня, и, ожидая, пока отодвинется белесая пелена, я могла различить лишь утонченный грациозный силуэт, стоящий на противоположном конце пирса, у перил. И по мере того, как белая картинка наполнялась красками – силуэт постепенно приобретал очертания маленького неземного существа с кожей, как лепестки магнолии, в огромной соломенной шляпе, с черными волнистыми волосами до плеч, в нежном одуванчиковом купальнике.

Я приподнялась на локте, сняла очки и стала бесстыдно рассматривать ее. А сердце мое уже отстукивало возбужденное «мам-ба, мам-ба, мам-ба». И потом я резко вскочила, на ходу застегивая лифчик от купальника, и помчалась к ней по узкой балке. С жизнерадостным воплем бросилась обнимать мою милую черноволосую Полинку из Днепродзержинска. Она пищала от восторга, а Альхен, поперхнувшись бананом, смотрел на это дело, и его цели явно пересекались с моими. Я заберу девчонку себе и хоть один-единственный раз покажу мерзавцу, что тоже кое-что умею.

Она приехала вчера. Она неописуемо счастлива снова быть тут. В прошлом году удалось приехать только 7 июля, то есть на следующий день после нашего отбытия.

– Ты так здорово выглядишь!– сказала я ей, моей ровеснице, которая два года назад, в лазурном 1993-м, представляла собой костлявого смуглого ребенка без талии, без месячных и каких-либо других половых признаков.

Полинка смущенно передернула плечами и наклонила голову так, что лоснящаяся черная прядь почти полностью закрыла лицо. Конечно, она знает! Где же это мое далекое, невозвратимое чувство, когда выходишь первый раз на пляж, в своем новом взрослом теле, и собственная красота, совершенство и нежность форм будто приподнимают тебя над землей.

Мы прогулялись до ворот «Украины», сморщили носики перед Максом, потом обратно к «соборику» и мимо Гепарда. И тут она сказала:

– Я же еще с дядей Сашей не здоровалась!

Дядя Саша на ее сакуровое приветствие ответил неэтичным комплиментом по поводу ее сформированности, а потом мы пошли купаться.

Поленька умилительно попросила меня посторожить ее в кабинке, чтобы кто-то, не дай бог, не сунулся и не увидел бы, как она переодевается. Я, заикаясь, согласилась. И как-то так вышло, что, несмотря на все мои ухищрения, быть повернутой спиной к орхидее не получалось. Я стояла все время, неестественно выгнувшись, невпопад отвечая на ее бурную речь. Должна признаться вам, что что-то неконтролируемое набухало благоухающей розовой пеной в моей заволновавшейся душеньке, и мои глаза невольно сузились, как бывает от переизбытка чувств майским вечером, когда между цветущей сиренью и звездами поют соловьи.

Пока Клеопатра охраняла уже меня, я была действительно тронута этим большеглазым лицом, которое, к моему смиренному восторгу, было повернуто отнюдь не в сторону желтого обрыва. И еще. Мне кажется, что в ее невинном, но фатально легко исправимом состоянии, ее поразила подробность – рыжее сердечко, подбриваемое мною в интимном месте.

Полинка плавала в резиновой шапочке под церберским оком своей крепко сбитой фиолетововолосой бабушки, которая, несомненно, была очень умной женщиной, потому что явно чуяла присутствие какого-то оборотня-охмурителя, но все же недостаточно опытная, чтоб разобраться, что им является рыжая подруга ранних Полинкиных лет, чье несомненное целомудрие и положенная инфантильность заключаются (всего лишь) в строгом и внушительном папе, которого, наверное, в глубине души побаивалась и она сама.