Дьявольский рай. Почти невинна

Прыгая с пирса, я обратила внимание на еще одно весомое пополнение в рядах имрайской публики: две девчонки, лет по семнадцать-девятнадцать, довольно хорошо загоревшие, с точеными фигурками, прямыми русыми волосами, собранными в высокие хвосты на затылке, в почти одинаковых тигровых бикини, весьма искушенные на вид – со спесивым интересом наблюдали за моими полетами с разрушенной части пирса. Девицы эти стояли на любимом гепардовском месте, в компании вроде как папы (скучный пузатый усатый дядька). Сам змий, как было договорено еще вчера, решил не мозолить родительский глаз и ушел на полдня загорать в «Марат».

Nach Mittag Философская тоска. Липкое томление. Моя влажная боль.

Ну, тут уж все пошло наперекосяк. В сиесту мы с Зинкой поперлись на «Ласточку». И как же невообразимо избирательно работает отцовская интуиция: по арахисовой шелухе, затерявшейся в складках моей одежды, он безошибочно установил факт несанкционированной отлучки. Были вопли, гнев, мое раскаяние… а потом был шок.

Там, на пляже, мой Гепард уже вовсю трепался с одной из тигровых-хвостатых, и по фривольности их вполуобнимку позы я поняла, что контакта не миновать – и этот ее вопросительно-игривый взгляд, когда я проходила мимо в мокром купальнике и Альхен, улыбнувшись, показал мне «класс».

Ревность? Боже, как больно! Краем глаза наблюдаю за их логовом – все на месте, всем хорошо. Вера варит кофе, Танька возится рядом, все улыбаются, и его обезьянья лапа касается стройной спины новой тигровой прелестницы, которую сейчас будут кормить.

Новая соленая боль.

Ночью, пока отец наслаждался одиночеством в Домике, я, мучимая этими индиговыми тенями, этой хокусаевской Ай-Петри, этими огнями в дребезжащей глади моря – поплелась домой, нашла Зинку, и вместе мы выкурили терпкую «мальборину», запили папашиным портвейном. Прямо из горлышка.

Tag Vierzig (день сороковой)

Мое влажное трепетное утро. Неподвижное бледное море, высокие тени и ты – моя тигровая прелестница, в простеньком клетчатом платьице сидишь и ерзаешь на пустых лежаках в углу под тентом и ждешь, ах, как ждешь! Как ждали по утрам все мы…

Будто не глядя на нее, я прошествовала мимо. С плеером и полотенцем отправилась на свой утренний наблюдательно-загорательный пункт. Только вот наблюдать было не за кем и незачем. Я выпрямилась, надела темные очки и отдалась музыке своих свежих воспоминаний. И тут, сквозь волнующий перезвон Олдфилдовских «Turbullar Bells», я услышала, как меня кто-то зовет моим собачьим именем:

– Ада! Ада!

Когда я приоткрыла глаз, чтобы сказать папаше, что он с ума сошел, и я так рано не сгорю – то чуть не свалилась в море. На меня смотрел Он. Стоит внизу, на пирсе, в полосатой тени от моей балки с досками и улыбается.

– Ого… ну, привет… – Я осторожно перевернулась на живот.

– Я поздравляю тебя.

– С чем?

– Как это с чем – с днем рождения!

– Ой, спасибо, конечно. Но у меня, вообще-то, не сегодня, а через четыре дня.

– Как через четыре?

– А вот так….

– А я хотел поздравить тебя раньше всех.

…Вот такие чудеса случаются иногда в нашей обласканной морем Имрае…

Тигровую прелестницу звали Людой, и пока они с Гепардом немыслимо разминулись (надулась, что он сперва пошел ко мне?), я успела ловко перехватить ее, возвращающуюся откуда-то с «Днепровских» пляжей. Я улыбнулась ей. Она удивленно вскинула бровь и тут же спросила что-то приятное и располагающее к дальнейшей беседе. Она понимающе улыбнулась и, кивнув, умчалась в благословенную тень к невостребованному красному полотенцу и задремавшей Вере.

В поле гепардовского зрения мы втекли вместе. И он был вроде потрясен – стоял, удивленно приподняв бровь, приветливо и озадаченно глядя, как мы проходим мимо.

А до самого моего ухода он простоял возле лифта, болтая с той желтоволосой толстой бабой в малиновом сарафане.

Поймав Таньку за мокрый соленый локоть, я заговорщицки потянулась к ее уху и прошептала:

– Саше передай, что с часу до трех я буду у первого корпуса.

Siesta Уставшая, злая, задыхающаяся от жары, готовая орать от запаха «Каира», я пошла обратно на Маяк.

Как же стучало мое сердце! Как не слушались руки, когда мокрая редиска срывалась с терки и катилась прочь от кастрюли с салатом! Какой ком стоял в горле, когда хмурый отец ждал, пока я закончу размазывать по тарелке свой суп! Как сложно было притворяться, что я ем чеснок, и потом, едва он отвернется – тихонько выплевывать в рукав! Как сложно было забираться на полку под потолком, где в дымчато-рыжем флаконе стояли хозяйкины духи «Каир»! И как мучительно неприятно было подвергать себя всем гигиеническим процедурам в ванне, забитой бельем, да к тому же без горячей воды! И какими же тяжелыми были мои шаги прочь от Маяка, по крутой извилистой дорожке! Как нещадно палило солнце! Как перехватывало дыхание это треклятое предвкушение! Как тяжело было передвигаться по парку, мучаясь дикой одышкой.

Ну, вот и крутая лестница наверх, к проходной. Висящие с холма кусты самшита, аллейка мушмулы и секретная тропинка – прямо к счастью.