— Я — мать! Я должна была понять! — Оторвавшись от меня, она с силой ударила ногой по забору. Ударила снова, еще сильнее. Начала колотить по доскам кулаками. — О… О Господи, ox…. — время от времени вскрикивала она и продолжала бить.
Красная пыль осыпала ее с ног до головы.
Наконец она испустила вопль, который пронзил жару. Прижалась к забору, как будто пыталась прорваться сквозь него.
Я стоял, вдыхая запах апельсинов. Продумывая свои слова, свои паузы и молчание.
К тому времени, когда я вернулся к автомобилю, Робин заполнила картон рисунками и теперь изучала их. Я сел за руль, она сложила рисунки в папку.
— Ты весь взмок, — заметила она, вытирая пот с моего лица. — Все в порядке?
— Пока держусь. Жарко.
Я завел двигатель.
— Никакого прогресса?
— Небольшой. На это потребуется длительное время.
— Но ты доберешься до финиша.
— Спасибо.
Поторчав на перекрестке трех улиц, проехав полквартала, я прижался к бровке, притормозил, наклонился и крепко поцеловал Робин. Она обняла меня обеими руками, и долго-долго мы сидели в объятиях друг друга.
Нас разлучило громкое «кхе-кхе». Мы обернулись и увидели старика, поливающего из шланга свой газон. Он хмурился и что-то бурчал. На нем была соломенная шляпа с широкими полями и продырявленным верхом, шорты и резиновые сандалии. Грудь была голой — соски отвисли, как у женщины, исхудавшей от голода. Руки были жилистыми и загоревшими. Шляпа затеняла припухшее кислое лицо, но не могла скрыть его возмущения.
Робин улыбнулась старику.
Он покачал головой, струя воды образовала дугу и обрызгала тротуар.
Он взмахнул рукой, будто пытаясь прогнать нас.
Робин высунула голову и спросила:
— В чем дело, разве вы не одобряете преданную любовь?
— Проклятая молодежь, — проворчал он, поворачиваясь к нам спиной.
Мы уехали, не поблагодарив его за такой комплимент.