Дьявольское биополе

После этого разговора моя мысль, точно павловская собака после звонка, автоматически переключилась на убийство Кожеваткина. Отстранили мое тело, а не мысль. Тем более, что делать ей теперь нечего. Впрочем, дело имелось — комплексовать.

Когда случается неприятность, то я начинаю сомневаться в разумности своей жизни — уж слишком часты они, эти неприятности. Казалось бы…

Мыслю. Хорошо: о преступности, о своей работе, о версиях, о социальности общества и человека… Но ведь еще и разъедаю свое существование неразрешимыми вопросами о счастье и смысле жизни, об истине и справедливости…

Бреду, допустим, утром по парку. Дыши, наслаждайся, проживи этим мигом… Но я спохватываюсь: гуляют по утрам лишь одни бездельники.

Вижу у кинотеатра красивую женщину. Прими, как дар природы. Но я вспоминаю, что она проходила свидетельницей по притону, гулящая — и красота ее не в красоту.

Или вот был в гостях у Пикалева. Выпить бы, поспорить да поорать, попеть бы хором, закусить бы поплотнее… Я же разложил людей по полочкам, проанализировал, пронумеровал — и нет удовольствия от вечера, а значит, время прошло стороной…

Так правильно ли я живу, если мысли, убеждения и работа съедают мою жизнь? Не отравлена ли она тем самым интеллектом, которому я поклоняюсь? Допустим… Но если не мышление и не принципы, не труд и не праведность должны съедать нашу жизнь, то тогда что?

Телефон меня не забывал. Я снял трубку:

— Да.

— Что делаешь, старик?

— Костя, а что делают заключенные? Хожу по комнате.

— Ты это брось! Но, с другой стороны, тебе это полезно.

— Как… полезно?

— Ты же всех нас дураками считаешь…

— Не всех, а только дураков.

— Смотришь как бы сверху вниз…

— За этим и звонишь?

— Сообщаю, как ты просил. Вера познакомилась с женой в очереди за помидорами. Точнее, эта Вера навязалась.

— Так я и думал.

— Теперь о главном… Я написал рапорт на имя прокурора города в том смысле, что если тебя не реабилитируют, то я тоже уйду.

Как называется эта штука, которая перехватывает дыхание? Вроде бы спазма. Будто сердце прыгнуло в горло на пару секунд, стукнуло два раза и ушло на свое место. А ведь и верно, смотрел я на Пикалева сверху вниз.

— Спасибо, Костя.

— Старик, пока, — заторопился он.

Я подошел к окну, за которым темнота пришла уже не из туч, а от вечера. Черт возьми, ведь было уже так: мошенника, меня отстранили от следствия, за окном осень… Да и чего в мире не было? А сколько раз время задевало меня мистической повторяемостью?

Я опять начал ходить по комнате, размышляя об убийстве Кожеваткина. Ничто не мешало — ни люди, ни заботы. Оказывается, мешало: музыка, которая задыхалась где-то в бумагах моего стола. Особенно молила скрипка…

А ведь так просто сделать жизнь спокойной… Оборвать струны всем скрипкам и разогнать все оркестры, пожечь все книги и запретить писать стихи, отправить режиссеров вместе с артистами на фермы, философов поставить к станкам… И жить спокойно: производить и потреблять, потреблять и производить.

Я стал посреди комнаты растерянно… Что? Миг повторился. Это бывало, миги моей жизни повторялись часто. Но я хотел поймать его, чтобы вместе с ним вернуться по реке времени назад. Тоже было темно, играла шепотливая музыка, я ходил по комнате, думал про убийство Кожеваткина… Какая там река времени, когда все это было недавней ночью. И я тогда придумал фантастический способ сокрытия трупа…

Боже, повторный миг жизни вернулся, чтобы я наконец-то поймал его. Где же телефон? Там, где он стоял последние двадцать лет…

— Леденцов?

— Сергей Георгиевич, роковое совпадение: я тянул руку, чтобы позвонить вам.

— Ага, — отмахнулся я, занятый своим открытием. — Боря, у тебя есть время поразмышлять вместе со мной?

— Одному размышлять некогда, а с вами попробую.

— Зачем ковер полит кровью животного?

— Чтобы убедить нас, что убили в квартире.

— А зачем в этом убеждать?

— Мало ли зачем… Скрыть истинное место, например. Сергей Георгиевич, об этом уже говорено-переговорено.

— Боря, обрати внимание на нашу логику… Мы все сводим к месту убийства. А если это отбросить, тем более что тут логическая цепь обрывается?

— Что отбросить?

— Мысль о цели привнесенной крови. Допустить, что преступник скорее хотел убедить нас в другом.

— В чем?

— Что Кожеваткин убит.

— А разве без свиной крови не ясно, что он убит?

— Э-э, как сказать…

— При таком-то черепном проломе?

— Боря, зайдем с другой стороны. Трупы прячут, чтобы скрыть следы убийства. Какой знаешь самый надежный способ сокрытия трупа?

— Растворить без остатка в кислоте.

— Да, трупа нет, но его будут искать. А как сделать, чтобы не искали?

— Не убивать, — пошутил капитан.

— Правильно, Боря.

— Но ведь Кожеваткин мертв!

— В этом и хотел тебя убедить человек, принесший свиной крови.

— Ни хрена не понимаю… Мы же его похоронили!

— Да, похоронили, но Кожеваткин не убит.

— Кого же похоронили?

— Не знаю.

— Слишком закручено.

Леденцов замолк. Видимо, насупился. Слишком долго я мучил его своими логическими построениями.

— Боря, есть и еще один подход… Кожеваткину кем считаешь?

— Тетей из сундука.

— Да, склероз, истерия, комплексы… Но интеллект не нарушен.

— Ну и что?