Дьявольское биополе

Не люблю получать материалы от помощников прокуроров, тем более от Овечкиной. У нее столько детей (трое) и столько эмоций (безмерно), что не понять, как и когда ею осуществляется общий надзор. Каждую и свободную и несвободную минуту Овечкина бегает в магазин; чувства же душат ее физически, отчего она то и дело взбарматывает, вскрикивает и всхлипывает. Юристов, говоривших, что преступников надо расстреливать на месте, я бы выгонял с работы мгновенно, невзирая ни на какие заслуги и деловые качества.

Дело возбудили по признакам мошенничества. Но я ничего толком не понимал: какие-то жены, какие-то фотографии, какие-то тени… И почерка Овечкиной не понимал, то и дело возвращаясь к уже прочитанному: по-моему, она писала, не отрывая руки и пользуясь только одной буквой «ш». Впрочем, эти писания большого значения для меня не имели, ибо придется начинать все заново; чужим протоколам допросов я не доверял и всегда передопрашивал, а уж объяснениям, взятым Овечкиной…

У меня давно сложилась, видимо, глупая привычка угадывать образ человека по его фамилии. Я ждал Мишанина Владимира Афанасьевича, тридцати шести лет, старшего экономиста. Разумеется, должность, высшее образование и возраст давали основание предполагать, что это современный и в какой-то степени интеллигентный человек. Но мое свободное воображение уже его видело: невысок, полный, в очках, с залысинами. Может быть, в подтяжках — теперь модно. Откуда у воображения такая вольготность? От фамилии. Она — Мишанин — воспринимается мною как нечто широкое, мягкое и слегка диванное.

Фамилия-то фамилией, но главную информацию мое сознание извлекло из его специальности: экономист, много сидит, читает, считает, отчего рыхл, лысоват и в очках.

Поэтому, когда он вошел в кабинет, я чуть было не усмехнулся самодовольно: Мишанин оказался грузным и в очках. Правда, лысины не было, но вроде бы и шевелюры особенной тоже не было — ровный волосяной покров пегого оттенка.

— Я не опоздал? — спросил Мишанин, хотя пришел на десять минут раньше.

— Нет-нет. Садитесь.

После заполнения справочного листа протокола допроса я поинтересовался:

— Владимир Афанасьевич, вы сами обратились в прокуратуру или вас вызвали?

Уголовные дела возникают по-разному: выезд на место происшествия, заявление граждан, заметка в газете, оперативные данные… Для следователя это имеет значение. Если Мишанин сам заявил в прокуратуру, то, значит, заинтересован в расследовании обстоятельств и в наказании виновного; будет аккуратно приходить по вызову и не придется вытягивать из него информацию. Короче, в какой-то степени определилась моя тактика допроса.

— Я был на приеме у Овечкиной.

— Владимир Афанасьевич, вам придется повторить все заново.

— Пожалуйста.

Он помолчал, возвращаясь памятью в другое, несколько отдаленное время. Следователь всегда занимается ушедшим. В конце концов, что такое преступление с точки зрения времени? Это прошлое, от которого болит настоящее. Впрочем, иногда следователь занимается и будущим, если расследует преступление, к которому лишь готовились.

— Мой отец был крупным специалистом по электростанциям, много ездил за границу. Умер пять лет назад. Мама была домохозяйкой, тоже умерла…

— Минуточку. Почему вы начали с родителей?

— Чтобы обрисовать свое материальное положение.

— Ага.

Сколько лет работаю, а все как-то упускаю эту вечную троицу, ради которой люди идут на преступления — деньги, вино и женщины. Теперь к ним примкнуло четвертое вожделение — наркотики. Впрочем, вино тоже наркотик, поэтому троица пребывает в прежнем классическом составе.

— После родителей осталась трехкомнатная хорошая квартира более ста метров площади. Дача на Сосновском направлении. «Москвич» с гаражом. Библиотека и много чего по мелочи. Так…

Он опять помолчал, теперь видимо, отыскивая логичный переход от этого вступления к существу дела. Круглое лицо чуть ли не физически затуманилось, но это всего лишь тонкая испарина легла на его очки. День жаркий.

— Теперь у меня ничего нет, — сказал с грустью Мишанин, видимо, так и не отыскав никакого логического перехода.

— В каком смысле?

— Ни квартиры, ни дачи, ни машины, ни библиотеки…

— Вас обокрали? — глупо спросил я, ибо квартиру украсть невозможно.

— Хуже.

— Как понимать «хуже»?

— Вор из квартиры берет то, что находит, а у меня взяли на много лет вперед и мою будущую зарплату.

— Ничего не понимаю.

— Ежемесячно высчитывают пятьдесят процентов оклада.

— Тогда по порядку.

Он вытер запотевшие стекла, обнажив близорукие голубые глаза. Их светлая беспомощность, дряблость щек, покорный стланик волос и слабеющий голос вызвали во мне внезапную и короткую жалость; короткую, потому что долгая, постоянная жалость лишь повредит допросу.

— Когда умерла мама, я оказался в жутком одиночестве. Близких друзей нет, на работе держался особняком. Сейчас, знаете, в моде всякие объединения. Мне посоветовали сходить в одно общество. Что-то вроде психологической группы. Называлось «Слияние».

— Странное названьице.