Дьявольское биополе

Следователь обязан знать всё, я убедился в этом — еще в первый год работы, при первом же осмотре трупа. Дело в том, что знать толк в одежде и следовать моде я полагал занятием для мужчин никчемным. Но, начав в протоколе описывать одежду погибшего человека, я вдруг понял, что у меня нет ни слов, ни понимающего взгляда; указал лишь название да цвет — пиджак мужской, черный. Ни сорт материи, ни покроя, ни фасона, ни подкладку… Или вот еще: однобортный или двубортный? Пришлось учить разрезы и вытачки, набивные ситцы и всякие поплины…

И теперь мне никак не хотелось признаваться этой гордой женщине, что не разбираюсь в тонкостях фотографии. Почем нынче эти тени и почему черная дороже белой? Сижу днями в кабинете, на выставки художников и на всякие вернисажи не хожу. Может быть, зародилось какое-нибудь новое направление в художественной фотографии с непомерно дорогими тенями? Впрочем, был я в музее и не так давно, когда Алик-живописец одурманил смотрительницу и вырезал из рамы натюрморт «Лимон и две груши».

— Чарита Захаровна, я плохо разбираюсь в фотографии, поэтому задам еще вопросы… Чего тень-то такая дорогая?

— Потому что Смиритский мошенник!

— Не платили бы.

— Деньги взял вперед.

— Зачем дали? И почему Смиритский, а не фотограф?

— Мне придется сделать небольшое отступление…

— Сделайте, а то я ничего не понимаю.

Лалаян опять провела рукой по лбу; теперь я знал, что это не досадливый жест — упругие колечки се волос падали на лоб и щекотали кожу. Каждый подобный взмах гнал по кабинету сладкую волну увядающего жасмина.

— Моему отцу шестьдесят пять лет. Здоровье у него неопределенное. Может умереть сегодня, а может прожить еще двадцать лет. Тут не угадаешь.

— Понял: вы решили сделать фотографию на память?

— Таких фотографий в доме навалом.

Но мне уже открылось кое-что другое: нет, не я непонятливый, а эта Лалаян по какой-то причине не решается говорить правды.

— У отца республиканская пенсия, двухэтажная дача, трехкомнатная кооперативная квартира… Машина, которой он не в силах управлять. Между прочим, работал директором крупного объединения.

— Чарита Захаровна, ну а если бы отец работал директором мелкого предприятия? Какое это имеет отношение к фотографии?

— Мне перевалило за тридцать! — вдруг вспыхнула Лалаян. — Первый муж умер, со вторым развелась. Должна я позаботиться о себе?

Среди прочих признаков ума логику я почитаю за первейший. Бывает, что неумного человека допрашивать труднее, чем лживого. К чему она сказала о потерянных мужьях и заботе о самой себе?

— Разумеется, — надумал я поддакнуть.

Это ее подбодрило — Лалаян потянулась ко мне через стол, видимо, для доверительного разговора, отчего прическа, как Пизанская башня, сильно накренилась, обещая упасть на меня.

— Смиритский по фотографии узнает о приближении смерти.

— По любой?

— Только если сам фотографирует.

— Как же узнает?

— Под действием его биотоков на фотографии появляется тень.

— Тень — кого?

— Того, кого фотографируют. За спиной стоит.

— Ну и что она значит?

— Если белая тень, то человек будет жить. Если черная, да еще рядом, то скоро умрет.

— Итак, Смиритский сфотографировал вашего отца…

— Да, за тысячу рублей.

— Какая же вышла тень?

— Черная, за самой спиной. Мирон Яковлевич сказал, что проживет отец не больше двух месяцев.

— Умер?

Вместо ответа Лалаян усмехнулась злорадной усмешкой, скривившей ее пухлые губы.

В человеческой психике — в моей, по крайней мере, — есть какая-то нравственная застава, независимая от сознания. Сколько раз замечал, как где-то далеко, чуть ли не в глубинах космоса, туманно забрезжит догадка о чем-нибудь мерзком — и тут же наткнется на эту заставу, и пропадет опять в своих глубинах. Выходит, что совесть как бы защищается от плохого, как бы требует доказательств этой догадки от сознания. От меня то есть. Можно сказать проще: я не поверил интуиции. И эта отринутая догадка толкнула на прямые вопросы.

— Я спрашиваю, жив ли ваш отец?

— Не только жив, но и собрался жениться.

— А когда Смиритский предсказал ему смерть?

— Год назад.

Наконец-то я все понял. Какие там интуиции и догадки, нравственные заставы и сознание… Передо мной сидела сама откровенность в виде волооких глаз, прямого носика, опухших губ и взрыва волос. Я все понял. Но хотелось услышать подтверждение того, что не пропустила моя нравственная застава.

— Гражданка Лалаян, правильно ли я разобрался… Гражданин Смиритский за тысячу рублей обещал скорую смерть вашего отца, а тот живет себе и живет?

— Да, — почти мило подтвердила она, и видимо, заметив в моем лице какую-то тревожную перемену, добавила: — Знаете, проблема со старшим поколением. Позанимали все места и не выпихнуть.

Следователю не только нельзя грубить — правду сказать в глаза нельзя. Даже если перед ним сидит убийца, желавший каким-либо способом уморить родного отца.

— Что же вы хотите от нас?

— Пусть Смиритский вернет деньги.

— Обращайтесь в суд с гражданским иском.

— Но он завладел деньгами путем мошенничества. Вы обязаны привлечь его по статье со взысканием моих денег. Я была у юриста.

— Вы бы прежде сходили к этому юристу, чем давать деньги…