Дьявольское биополе

Я опять углубился в протокол, в одиннадцатую его страницу. Понятые, наохавшись от вида трупа, казалось, дремали. Криминалист уже сложил свое непростое хозяйство, Марк Григорьевич уже спрятал свои тончайшие резиновые перчатки. А я все писал. Да Леденцов с оперативниками шептались в передней и хлопали дверью. Когда-нибудь изобретут мгновенный способ фиксации места происшествия, поэффективней видеосъемки, но тогда, наверное, уже не будет преступлений.

В два часа пятнадцать минут понятые расписались в протоколе. Казалось бы, конец. Но меня потянуло на кухню, точно я забыл там что-то осмотреть… Нет, все было исследовано дважды: криминалистом и мною. Я смотрел на нескончаемые ряды банок с вареньями и соленьями. Была трехлитровая банка с какими-то плодами, утыканными колючками. Маринованные кактусы?

– Боря, – догадался я, зачем сюда пришел, – у них есть садовый участок?

– Продали той осенью.

– А за сколько?

– Соседи говорят, что за десять тысяч.

– Уже интересно.

– Разве это те деньги, за которые человека лишают жизни? – сердито бросил Марк Григорьевич.

– И за пятерки убивают, – отозвался Леденцов.

Мы уходили. Ни отпечатков пальцев, ни следов, ни оперативной информации… Я даже ничего не изъял, поэтому испытывал беспокойство, словно не до конца сделал работу. Отдав паспорт и копию протокола осмотра сотруднику, который отправит труп и опечатает квартиру, мы пошли к двери. Но сотрудник, молодой паренек, приглушенно сказал:

– Товарищ следователь, вы упустили вещественное доказательство.

– В кухне?

– Здесь, в передней.

Говорил он тихо, чтобы никто не слышал: не хотел, видимо, меня конфузить.

– Что за вещественное доказательство? – Я огляделся.

– Понимаете, в квартире не жили два месяца, а вещественное доказательство свежее, будто его только что забыли.

Он нагнулся и достал из-за двери портфель с торчащим из него веником, тем самым, которым не человека парить, а козу беззубую.

15

«Глухое» убийство для следователя что нарывающая заноза под ногтем. Все другие дела, сколь бы ни были важны, непроизвольно отставляются. Да что там другие дела… В меня входит какая-то жгучая сила, которая сразу преображает жизнь. Я все начинаю делать торопливо, даже судорожно. Хочется бежать, уж не знаю куда: видимо, на поиски преступника. Просыпаюсь по ночам от толчка настолько реального, что сперва даже смотрю на Лиду – не она ли разбудила? Та изжога, которая обычно накатывала после еды, теперь тлеет в подреберье и без всякой еды…

Клавдию Ивановну Кожеваткину привезли на следующий день из какого-то далекого поселка, где она отдыхала у знакомой. Ко мне се доставили в пять часов вечера, слава богу, уже выплаканную, уже отрешенную: с убийцами легче разговаривать, чем с женами убитых. Впрочем, Кожеваткина тоже была убита, и точнее не скажешь – убита горем. Я даже не решился снять с нее меховое пальто; на улице еще не зима, на улице теплая осень, да и в кабинете жарковато. Но ее широкое рыхлое лицо, кажется, тепла не воспринимало – чуть ли не светилось обескровленной белизной.

Странную мы представляли группу: я за столом, пожилая женщина напротив меня, а Леденцов в углу. И тишина, нарушаемая лишь нашим дыханием.

– Клавдия Ивановна, вы можете давать показания?

– Если надо…

– Очень надо.

Леденцов подобрал под себя ноги, запустил руки в карманы литой куртки и втянул голову в плечи – ястреб на утесе. Эта вот поза, готовая к полету и требующая лишь указать жертву, побудила меня спросить про главное:

– Клавдия Ивановна, вы кого-нибудь подозреваете?

– Кого мне подозревать?…

– Подумайте, переберите в памяти всех знакомых, вспомните разные ситуации.

– Я Матвея два месяца не видела.

– Переписывались, перезванивались?…

– Писать он не любит, а телефонов в поселке не поставили.

– Клавдия Ивановна, все-таки покопайтесь в памяти… Может быть, ваш муж кого-то боялся, что-то говорил, кто-то ему угрожал? Может быть, были какие-то намеки, которым вы не придали значения…

– Намек был, – вяло согласилась она.

– Какой? – почти вздрогнул я, да и Леденцов перестал дышать.

– Пошла на той неделе за брусникой. Иду по дороге, тихо, туман еще не высох. И вот чувствую, как ложится на мое правое плечо чья-то рука. Я корзинку-то выронила и как бы ошалела. Голову повернуть боюсь, шею страхом заморозило. Все ж таки глянула. А он сидит на моем плече. Не ужас ли?

– Кто сидит?

– Черный, остроносый и как бы в ухо мое целится.

– Да кто?

– Ворон черный. Ну, я кыш заорала. Он и полетел, но неохотно.

– Что же это за намек, Клавдия Ивановна?

– Не к добру. Вот Матвей и преставился.

– Да не преставился, а его убили, – слегка раздраженно уточнил я.

Леденцов поднялся, догадавшись, что с этой женщиной допрос скорым не выйдет.

– Сергей Георгиевич, займусь делом.

– Боря, я позвоню.

Кожеваткина его ухода не заметила, как не замечала и присутствия. Наверное, она и меня-то видела по-особому: в тумане, за горизонтом или кверху ногами. По крайней мере, в ее светло-серых глазах осмысленность брезжила не ярче силуэта в тумане. Да еще седые волосы, лезущие на эти глаза сумасшедшей паклей. Я понимал ее состояние, но мне нужна была информация.