Диббук с Градоначальницкой

Среди всех достопримечательностей, которые действительно оценил Сандольский в Одессе, на первом месте был бордель мадам Зои, посещаемый высокопоставленными чинами.

Точно так же, как и ресторан, большевикам требовался свой бордель. И мадам Зоя, быстро уловившая ситуацию, сумела подсуетиться. Она хоть и вышла из самых криминальных низов, понимала, что несмотря на правильные пропагандистские речи, большевики были такими же мужчинами, как и бандиты. А значит, им требовалось то же, что и всем остальным мужчинам. Так что, дав нужным людям взятки, мадам Зоя оказалась на плаву.

— Я слышал, в заведении появились новенькие, четыре штуки сразу, — сально ухмыляясь, сказал один из товарищей Сандольского, одессит, с которым тот успел сойтись близко во время редких наездов в Одессу. — Брюнетка есть одна — закачаешься! — он прищелкнул пальцами.

— Позвать новеньких! — тут же скомандовал Сандольский, — но четыре — мало на всех…

— Да и других можно позвать, — предложил кто- то еще, — давай рыжую Аннушку, Марго и Мишель, ее все знают.

— Решено, зовем четырех новеньких, Аннушку, Марго и Мишель, — распорядился Сандольский.

Кто-то из прислуживающих начальству бросился к телефону, на Екатерининскую тут же отправили две машины, и через час восемь девиц уже входили в ресторан.

Они держались уверенно, но в этой уверенности зоркому глазу была видна натянутость и неприязнь. Девицы не любили таких гулянок. Дело в том, что большевики, тем более чекисты, не были щедры так, как бандиты. Те всегда давали девушкам что-то сверху, а эти расплачивались с хозяйкой — и только, девицы не получали ни копейки.

— Суки жадные, — всегда презрительно говорила старожилка Мишель — одна из самых давних «сотрудниц» заведения, — сами жить не умеют и другим не дают!

И это была правда — большевики не сорили деньгами, а потому и не пользовались успехом у девиц.

Глаза Сандольского тут же остановились на изящной брюнетке с короткой стрижкой в красном платье из панбархата.

— Ты новенькая? Я тебя раньше не видел. — Он сразу же заинтересовался именно ею — уж слишком она отличалась от всех остальных, каких-то вялых, с длинными немытыми волосами.

— Новенькая, — согласилась девица.

— Как тебя зовут? — Сандольский цепко, по- крестьянски обхватил ее за талию и смачно поцеловал в губы.

— Таня, — ухмыльнулась она, уворачиваясь и незаметно вытирая губы.

— А знаешь что, Таня, поедем-ка ко мне! Ну их всех этих… — вдруг решил он.

— А ты не жадный? — прищурившись, улыбнулась она.

— Да ты что! — воскликнул Сандольский. — У меня знаешь сколько денег?

— Ну ладно, — расплылась девица в улыбке и вслед за Сандольским двинулась к выходу из ресторана, направляясь к одной из служебных машин. Девица семенила сзади, то и дело придерживая своего кавалера за плечо, когда того совсем уж бросало в сторону.

ГЛАВА 16

Неудачный роман.

Убийство Сандольского.

Зеркала. Странная надпись

Старенькие ходики пробили время, нарушив единый ритм ночи. Они вообще жили своей жизнью: то спешили, то, наоборот, шли слишком медленно. Порыжевшая кукушка с одним оставшимся изумрудным глазом, высунувшись из своего домика, тихо проскрежетала металлическим голосом что-то непонятное, то, что никак нельзя было перевести. Хотя, — признался Володя себе, — это всегда его забавляло. Так было со всеми ходиками, со всеми кукушками… Именно поэтому он и приобрел на барахолке возле Староконного рынка очередные допотопные, буржуйские часы.

Что-то проскрежетав — это уж точно не напоминало птичье чириканье — кукушка спряталась, деревянные створки ее домика захлопнулись, и вокруг наступила тишина. Это было еще одним достоинством забавных часов — то, что и кукушка была негромкой, и что ходили они очень тихо. Так тихо, что постепенно эти звуки Володя перестал замечать.

От натопленной печки расплывался жар, в комнате было очень уютно. И казалось, теплые, какие-то прозрачные волны этого уюта плывут в воздухе, создавая необыкновенное покрывало этой ночи, уходящей в темноту за окном.

Было ровно три часа. Это подтверждало появление кукушки, издавшей свое странное заклинание три раза. Электрическая лампа, как всегда, горела вполнакала. Но, поскольку в комнате она была единственным источником освещения, свет ее казался даже ярким.

Ближе к ночи мороз спал, и зимний холод превратился в промозглую слякоть — этим всегда отличался конец зимы в Одессе. Сама зима была дождливая, промозгло-теплая и такая мокрая, что казалось, воздух можно было просто выжимать. Он был весь пропитан водой. И все вокруг казалось влажным.

Володя жил в Одессе уже не первый год, а все не мог привыкнуть к этой влажности, ее не было ни в Москве, ни в Санкт-Петербурге. Впрочем, не было уже и Петербурга, а он все еще тосковал о родном городе, никогда не называя его новым, большевистским названием. Володя его вообще никак не называл, только про себя очень редко, с щемящей тоской произносил: «Петербург». И это была одна из ран, которую должно было выдержать его сердце…