Диббук с Градоначальницкой

— Вон тот? — Сидящий в телеге старик, прищурившись, всматривался в темень, не выпуская ни на секунду из рук небольшой холщовый сверток, который он постоянно прижимал к груди. — Где светятся окна?

— Он самый. Бывший дом казака Чуба. А теперь — хутор. Постоялый двор. Как остался со времен империи, так и стоит до сих пор. А что ему сделается?

Возница с интересом поглядывал на своего пассажира. Старик, нанявший телегу на ночь глядя для того, чтобы доехать до хутора Чубаевки и до самого известного, собственно, единственного на хуторе постоялого двора, очень отличался от всех тех, кто прятался в гостинице с наступлением ночи, стремясь подобраться поближе к морю.

Он ничем не напоминал ни контрабандиста, ни бандита, ни фальшивомонетчика, то есть всех тех темных, авантюрных и азартных людей, для которых отдаленность хутора была еще одним дополнительным риском в их и без того пестрой жизни.

Несмотря на близость к городу, этот хутор считался глухим местом. Был он не обжит и располагался вдалеке от шумных, ведущих к городу дорог. Чубаевка — именно так называлось это место — была расположена между Фонтанской и Люстдорфской дорогами. Она находилась близко к Фонтанским дачам и мысу Большой Фонтан, где были все самые знаменитые стоянки контрабандистов. Местность была унылая, застроенная одноэтажными хибарами, с чахлой зеленью редких садов. На этой земле из-за илистой и песчаной почвы все плохо росло, а потому те, кто жил в этих местах, зарабатывали на жизнь по-другому.

В частности, они давали временный приют тем, кому надо было пересидеть, спрятаться от бандитских разборок или властей, а затем беспрепятственно добраться до моря, чтобы уже там найти настоящее укрытие.

Когда-то на этом хуторе поселились черноморские казаки, участники штурма крепости Ени-Дунья. По легенде, одним из первых свой дом построил на этих землях казак по фамилии Чуб, отсюда и пошло название Чубаевка. Местные жители верили, что сруб от дома знаменитого казака сохранился до сих пор, возвышаясь в неком отдалении над всеми остальными домами, там, где была сейчас гостиница, больше похожая на старый постоялый двор, на котором останавливались заезжие купцы. Во всяком случае, этот дом очень уж отличался от всех остальных своим месторасположением, а потому ничто не мешало местным жителям сочинять про него яркие, красочные легенды, подогретые безудержной фантазией, которые так и сыпались на заезжих.

Возница украдкой с любопытством посматривал на старика. Кто он такой, что занесло его в эти темные края? По виду он был похож на университетского профессора. Когда-то черная, а теперь седая борода спускалась ниже груди, а выцветшие от старости глаза смотрели на окружающий мир цепко, но с плохо скрываемой тревогой.

Одет был старик бедно — потертое драповое пальто, какие носили еще при царском режиме. На голове была такая же потертая фетровая шляпа. Кроме свертка, у него был с собой небольшой саквояж. Странный пассажир поставил его на дно телеги и больше не прикасался к нему — в отличие от свертка, который не выпускал из рук. А между тем саквояж выглядел более солидным и новым, чем старая, закопченная и рваная холстина, которую старик прижимал к груди, глядя на всех с подозрением.

— Приехали, — возница прикрепил вожжи к сиденью. — Пойдем, провожу. Небезопасно тут по ночам.

Он подал руку старику, который с трудом вылез из телеги, а затем они вместе пошли в гору, к двум ярко освещенным окнам дома, которые становились все ближе и ближе.

На стук кулаком в дверь отозвался громкий собачий лай, а затем раздался женский голос:

— Кого несет в это время?

— Фекла, открывай! Постояльца тебе привез!

Калитка со скрипом распахнулась, и на пороге возникла хозяйка Фекла — полная, краснощекая женщина, которой можно было дать как пятьдесят, так и семьдесят лет. Голова ее была повязана цветастым платком, таким ярким, что краски были видны даже в темноте.

— Ой, лышенько… Хто ж це шастает у темряви. Матенька Божья.

— Доброй ночи. Это вам, — старик протянул Фекле записку. Поднеся к ней фонарь, она начала читать.

— Ага… Ага… — Женщина с трудом водила пальцем по строчкам, было видно, что читает она плохо. — Завтра на рассвете, значит? Ну, заходьте, а я до Ваньки сообщу. Проходи, старенький.

Расплатившись с возницей, старик быстро подхватил свой саквояж и скрылся в калитке. Собака вдруг завыла. В этом утробном вое чувствовалась какая-то заунывная, вечная тоска. Перекрестившись, возница быстро заспешил обратно, к своей телеге.

Фекла завела старика в ярко освещенную комнату, где было нечто вроде трактира. За простыми деревянными столами сидело достаточно много людей — и мужчин, и женщин разного возраста. Они пели, ели, разговаривали, негромко смеялись. Их обслуживала довольно кривая девица лет тридцати, разнося подносы, уставленные тарелками.

— Садись. Поешь с дороги, — пригласила Фекла. — Запеканка знатная у нас. Отдохнешь трохи. Еще жаркое баранье есть. Домашнее вино. Такого тебе и в Киеве не нальют!