Дичь для товарищей по охоте

— Есть, Марья Федоровна, образование, а есть — самообразование. И это, последнее, происходит с человеком всю его жизнь. Если он не ленив и не бездарен, — опустил он брошюрку в карман, пожал руку Горькому и поцеловал пальцы Андреевой, при этом сильно сжав запястье.

Когда дверь за ним закрылась, Горький молча направился к столу, сел и уткнулся в рукопись.

Мария Федоровна опустилась на диван.

— Алеша, что ты такое несуразное говорил? У меня состояние духа ужасное, будто я виновата в чем, а вот в чем, понять не могу. Ты же знаешь, что Морозов — истинно наш благодетель и…

— Не терплю я всяческих благодетелей, — не отрывая глаз от рукописи, сердито пробасил Горький. — Потому что они никогда не забывают о своих благодеяниях и стараются всячески выпячивать.

— Как ты можешь, Алеша? — возмутилась Мария Федоровна. — Это дурно, что ты говоришь так и думаешь. Морозов никогда не напоминал о деньгах, и не напоминает о том, что помогает нам! — с обидой в голосе воскликнула она.

— Нам или тебе? — поднял голову Горький, сверля Андрееву взглядом.

— А хоть бы и мне, Алеша! — всплеснула она руками. — Только я почти все на дело общее отдаю, в которое искренне верю! И представь только, чтобы я сейчас Леониду Борисовичу сказать могла, если бы с Саввой совсем отношения порвала или его бы вообще не было?

— Не знает твой Савва, чего хочет. С его-то деньгами, — примирительно пробурчал Горький. — А самые страшные люди — те, которые не знают, чего хотят! — Сказав это, он обмакнул ручку в чернильницу и быстро записал что-то.

— Ну, ладно. Не буду тебе мешать, — Андреева подошла к окну, затянутому снаружи серой занавеской сумеречной январской тоски. «Когда же наступит весна? — грустно подумала она, и перевела взгляд на Горького, который, задумчиво теребя усы, уперся глазами в лист бумаги. — А, может, не прав Алеша, и, напротив, самые страшные люди, как раз те, которые знают, чего хотят? — почему-то вспомнила она глаза Леонида Борисовича. — А и правда, что, если сорвется? Что тогда?»

— Черти фиолетовые! — раздраженно пробурчал Горький, отложил ручку и отодвинул чистый лист бумаги…

* * *

Февраль выдался снежным и мрачным. Казалось, солнце покинуло город, оставшись зимовать вместе с перелетными птицами в жарких краях. Серое небо забрасывало Москву снегом, который под взмахами лопат неутомимых дворников нарастал белыми крепостными валами вдоль улиц.

По рекомендации врача Савва ежедневно начал выходить на часовые прогулки, которые вначале показались пустой тратой времени, но через несколько дней он приноровился и использовал их как возможность побыть наедине со своими мыслями.

Сегодня маршрут пролегал по бульвару до Храма Христа Спасителя и обратно. Савва, подняв воротник и надвинув шапку, шел быстро, не глядя по сторонам. Вспоминал свои поездки в Европу. Германия, Италия, Франция — нигде небо так не давило тяжелыми ладонями низких туч. Попадавшиеся навстречу редкие прохожие выглядели озабоченными. «Интересно, жители Москвы выглядят хмурыми из-за туч, нависших над головами, или серое небо — наказание за их хмурые лица? — размышлял он. — За какие грехи солнце обходит стороной Москву?»

Он перепрыгнул через сугроб и неожиданно столкнулся с встречным прохожим, который тут же бесцеремонно заключил его в объятья.

— Савва Тимофеевич! — услышал он знакомый голос. — Вот радость-то! А мы с Машей только давеча вспоминали о тебе!

Морозов поднял глаза:

— Здравствуй, Алексей… А я-то, грешным делом, решил, что, задумавшись, с фонарным столбом встретиться сподобился! — поправил он шапку.

— Куда пропал, Савва? Мы уж с Машей, — Горький кашлянул, — сколько раз вспоминали тебя. Да-да! Дня не проходит, чтобы не говорили, как, мол там наш Савва Тимофеевич поживает? — весело басил он.

— Как… она? — глухо спросил Савва.

— Плохо!

— Что так?

— Тоска у нее. Хандра. Решила вот из театра уйти.

Савва недоверчиво посмотрел на Горького.

— Сидит сейчас, пишет письмо Станиславскому, рвет черновики, плачет, а я вот за пряниками в лавку вышел, ее побаловать. Глянь, красота-то какая! — Горький раскинул руки. — Храм Христа Спасителя! Купола золотые! Хоть не жалую церковь, а красоту люблю! И мы вот тут поблизости присоседились на Воздвиженке — в гостинице «Княжий двор». Может, зайдешь?

Савва помотал головой.

— Пойдем, пойдем! Мария Федоровна рада будет! Да пойдем же! — схватил он Савву за рукав и потащил обратно по бульвару в сторону Арбата. Впрочем, Савва и не сопротивлялся.

По пути они обменивались ничего не значащими фразами, но, Савва, с каждым шагом приближаясь к встрече с Машей, которую не видел с Нового Года, чувствовал нарастающее волнение, нетерпение и растерянность.

— …Сугробы кругом — непролазные! Вот ваша хваленая Москва! — ворчал Горький, подходя со двора к черному ходу в дом и доставая ключ.

— Дверь, Савва, у нас особенная, — уже взявшись за дверную ручку, сообщил он. — Ворчливая до невозможности. Каждому входящему будто говорит: «Ходют тут, ходют… Туды-сюды… Только грязь носют… Вас много — а я одна… Не обязана я тут перед каждым распахиваться!» Сам послушай! — потянул он за ручку.