Диего Марадона. Автобиография

И все сломалось. Тогда у него началась диарея, месть Монтесумы, хотя на самом деле она была у всех нас. Потом у него было растяжение и он уже не играл на чемпионате, вот правдивая история. Тогда команда поняла, что Пассарелла не хотел играть.

И я клянусь своими дочерьми, что в Мексике мы ничего не принимали.

Мы сходили навестить его, чтобы составить ему компанию и даже поиграть с ним в карты, поскольку он плохо себя чувствовал, хотя нам всем было плохо. Я спрашивал у Паскулли: «Как ты ходишь в туалет, Педрито?» И он отвечал: «Постоянно бегаю». И так все. Пассарелла этим воспользовался. Ему сделали прививку, привезли через два дня, и тогда, перед дебютной игрой против Южной Кореи, он потянул икру! Да, потянул.

Ну хоро-о‑ош!

Мы хотели пойти за ним в раздевалку, чтобы убить его. Пассарелла был предателем: помимо того, что он пытался заставить ребят оплатить его звонки, он не желал играть с товарищами, которые, помимо прочего, ходили навестить его. И оказалось, что на разогреве в спокойном ритме… он потянул икру?

Вранье!

Потом Пассарелла даже поехал загорать в Акапулько. И был один ловкач, который повесил его фотографию с женой на доске, где позже Билардо проводил техническую консультацию перед матчем с Англией, с этими стрелочками, от которых не было никакого толка. Сегодня, если бы у Даниэля была возможность спросить у ребят, каждый бы ответил, что он ошибся. И также они бы сказали, что в этот момент меноттизм и билардизм умерли. Или же стали одним целым, потому что споры закончились. Те, кто защищали Менотти, также защищали и Билардо. Да ведь что бы мне сказал Билардо? «Играй по левому флангу», «играй по правому флангу», «играй свободно»… То же самое мне говорил Тощий.

И сейчас я рассказываю все, как было на самом деле, и что я думал о происходящем, зная, что в тот момент Менотти уже не так выступал за меня в своих заявлениях.

Даже спустя годы мое мнение не изменилось. Пассарелла так и не смог смириться с тем, что я единственный был закреплен в основном составе, что я стал капитаном команды Билардо. Тогда он начал давить. В одной из заметок, вышедшей в газете El Gráfico в 1985 году, Пассарелла заявил: «Или я закреплен в основном составе, или я не буду играть в сборной».

В тот момент я уже устал от ревности, пересудов и всех остальных глупостей и вышел с заточенными бутсами. Я организовал пресс-конференцию в Неаполе и сказал все. Я говорил как капитан, а не как претендент на абсолютную истину, и я это сделал, не поговорив ни с Билардо, ни с Пассареллой. В данном вопросе я оказался между двух огней. Для Билардо, по-видимому, единственным закрепленным игроком был Марадона. Я считал, что Билардо с самого начала ясно выразил свою позицию, однако я не знал, что думал Даниэль. Единственное, что я мог сказать как его друг, каковым я считал себя вне поля, как товарищ и игрок, что самым важным было уважение к различным траекториям действий. Даниэль знал: Билардо уважал нас обоих с созыва на отборочный тур. Далее, обещал ли он ему что-то или нет, я уже не знал, в этом они должны были разбираться сами.

Но никто меня не переубедит, что там не происходило нечто странное, хотя бы из-за всего мною прочитанного и из-за того, что мне рассказывала моя мама по телефону из Буэнос-Айреса.

Пассарелла хотел закрепиться в основном составе, и мы – все, кто находился возле него и видел, как он боролся за аргентинскую футболку, – знали о том, что он был прирожденным победителем. Поэтому я задавался вопросом: почему Пассарелла заставлял нас страдать своими угрозами отказа, которого никто не хотел, даже Билардо?

У каждого тренера свои игроки. Во времена Менотти, если кто-то прикасался к Пассарелле, поднимался мировой скандал. Мы все это понимали, ведь он был капитаном, любимчиком, как некогда Хаусмен, и никто ничего не говорил. Один раз я отказал сборной Менотти, поскольку на тот момент думал, что все должны быть равны, но потом вернулся. Мне не хотелось критиковать Пассареллу за его действия, так как он был великим игроком, и я не собирался указывать ему, что он должен делать. Единственное, что я мог просить у него, как капитан и друг, – постараться разрешить этот вопрос по-хорошему. На базе Пассарелла знал, что он закреплен в основном составе, поскольку он был лидером и очень много значил как на поле, так и вне его. Мы, все аргентинцы, нуждались в нем. И это единственное, что меня волновало. Но тем не менее капитаном был я.

Я попросил Пассареллу решать за себя, а не за других. Я очень хорошо его знал, поэтому мне казалось, что происходило нечто странное, хотя я не мог понять, что именно. В противном случае я бы обязательно сказал, поскольку всегда любил ясность.