В младших классах я начала покупать ланчи в автомате, который находился прямо в женской раздевалке. Больше всего я любила буррито с бобами. Днем, после урока физкультуры, я возвращалась к автомату и брала себе кукурузные пончики, упаковку соленых сушек или сладкую плитку. К старшим классам я уже каждый день ходила в «Макдоналдс» за клубничным молочным коктейлем и картошкой фри. Я была недостаточно крута, чтобы сидеть со звездными детишками внутри кафе, поэтому всегда подъезжала к окошку «Мак-авто» на своем подержанном хэтчбеке Honda. (И по сей день я не могу есть в ресторане в одиночестве. Если я сижу в кафе одна, я сразу же краснею от смущения.) Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что еда была своего рода протестом с моей стороны против культуры, которая сделала меня «другой». И все это время я боролась со своей кожей, которая разрушала мою самооценку.
Поскольку казалось, что врачи мне уже не помогут, я поняла, что должна помочь себе сама. Так я решила стать дерматологом: прежде всего, чтобы понять, почему у меня такая плохая кожа, чтобы научиться ухаживать за ней, чтобы помогать другим людям с такими же проблемами. Итак, я подала документы в Гарвардскую медицинскую школу. Там я, конечно же, найду все ответы.
В каком-то смысле я была идеальным кандидатом в медицинскую школу (кстати, я была настоящей зубрилой). С другой стороны, я действительно не подходила. (Частенько в своих учебниках по медицине я, например, прятала вырезки из журнала
Но я уехала. С меня хватило и пяти лет в Бостоне. (Я бы просто не перенесла еще одну зиму на Восточном побережье.) Так я променяла холодные улицы Кембриджа на солнечную Калифорнию и решила стать другим врачом. Я вовсе не собиралась работать в какой-нибудь крупной клинике, где на пациента выделяется десять минут – как раз столько времени нужно, чтобы написать рецепт и, если повезет, еще и осмотреть какую-нибудь часть тела. Когда я открыла собственное дело, я была уверена, что буду уделять своим пациентам достаточно времени, чтобы лечить их так, как бы мне хотелось, чтобы лечили меня, и расспрашивать обо всем, что может быть важным: например, о стиле жизни пациента, о его работе. (И даже о том, где вы купили такие туфли.) Я в буквальном смысле выбросила все свои угнетающие белые халаты, потому что они напоминали мне о том нетворческом подходе и о присущем старой школе мышлении, которого я так хотела избежать.
Абсолютно с каждым я обращалась как с VIP-персоной. Возможно, именно благодаря такому индивидуальному вниманию мой бизнес начал процветать. Вдруг среди моих клиентов оказались редакторы тех журналов, которых я так боготворила (хорошо, которых я боготворю и сейчас), в приемной меня ждали самые известные персоны Голливуда. Я больше не была странным ребенком с плохой кожей и большими очками. Я была женщиной с ответами на все вопросы.
Возможно, так происходит потому, что женщины в Лос-Анджелесе озабочены тем, что они едят, а я независимо от причины визита всегда начинаю спрашивать о питании женщины. Неоднократно я слышала вариации на одну и ту же тему: «Я знаю, что питание не влияет на мою кожу, но мне кажется, что меня обсыпает прыщами каждый раз, стоит мне только съесть __________». Мне требовалось совсем немного времени, чтобы понять определенные признаки и разобраться, в чем дело. Может быть, невзирая на то, чему меня учили, еда все-таки влияла на состояние кожи. Я начала читать медицинскую литературу, потом проводила собственные исследования, а затем начала применять на практике полученные результаты.