Диета старика

Ведь есть же дно у ямы выгребной!

Ведь есть закон, пределы и границы!

Ведь разлагаясь, прея, там, внизу,

Все испражнения в Россию переходят!

Они ее навеки составляют,

Питают и вливаются в нее,

В ее полей колхозных ширь и трепет,

В ее глухой, качающийся злак,

В улыбку смелую простого тракториста!

В ее хлеба, и волосы, и ногти!

В речной простор и нежное свеченье

Загадочного дальнего Кремля!

Россия, ты - Отчизна, ты под нами

Огромным исполином притаилась.

Куда же ты плывешь, о айсберг дивный?!

Тебя умом, однако, не понять,

Тебя аршином общим не измерить,

Твои размеры, Родина, для нас

Загадка странная, довлеющая тайна,

И иногда я думаю: быть может,

Что ты, моя страна, совсем мала,

И все просторы, вся твоя безбрежность,

Небрежная, угрюмая краса,

В моем лишь сердце русском поместились!

Да, так я размышлял, шагая ночью.

Была кругом простая ночь страны,

Но вдруг там впереди, между стогами

Далекими, блеснул мне огонек

Неясный, трепетный - он как привет оттуда

Явился. Я ускорил шаг

И, приближаясь, костерок увидел.

Сутуловатый, дымный, он горел

В ложбинке маленькой среди гниющих трав,

И свет его неясный рисовал

Над ним склоненные задумчивые лица.

Я подошел. "Товарищи, Бог в помощь!"

"Здорово, парень", - отвечали из

Прозрачной тьмы и бликов красноватых.

"Нельзя ли к вам присесть?" -

"Садись, коли не шутишь". Я присел.

И присмотрелся к лицам. Было что-то

Простое и надежное в чертах,

То были лица грубого помола:

Щетина жесткая на скулах золотилась,

В глазах открытых был здоровый блеск,

И смелая улыбка тракториста,

Привыкшего к труду, к страде колхозной

По временам их скупо освещала,

Как спичка в темной комнате порою

Одною вспышкой скромно озаряет

И угол столика, и кресло, и картину,

И стены грязные, потертые, а также

Фигуру темную притихшего убийцы -

Мы видим это долю лишь секунды.

Но в следующий миг, уже во тьме,

Мы с жалким криком, с дрожью ощущаем

Сомкнувшиеся на непрочном горле

Чужие руки, потные тем потом,

Холодным, перламутровым и едким,

Каким потеют только душегубы…

Увлекся я сравнением однако,

А между тем разговорились мы

По-дружески, по-родственному, просто.

Все были трактористы. Рослый Федор

В золе пек ароматную картошку,

Сергей нарезал хлеб, а сбоку кильки

В пакете мятом скупо серебрились.

Степан из ватника бутыль с вином достал,

Андрюха протирал стакан граненый

Газетным, пожелтелым лоскутком.

Потом его по самые края

Наполнили, как на пиру Валгаллы, чтобы

Пустить по кругу. Пили все степенно,

В себя глоток приличный пропуская.

Потом слегка, натруженной рукою

Прикрывши рот, рыгали - в этом звуке

Глубоком, сочном, сдержанном и нужном,

Весь комплекс чувств случайно отражался,

В нем честь была, достоинство и сумрак,

Житейский и физический порядок,

И наслажденье честное. Потом

Роняли шепотом обрывочную фразу,

Напоминающую чем-то нитку

Нанизанных грибов коричневатых.

Слова все непечатные - но сколько

Они несут народной прочной силы!

Как пахнут крепко прелою землею!

В них земляная мощь, в них магма, страсть и трепет,

Проклятье в них и пустота большая.

Они гудят от пустоты, как чан,

В который палкой бьют, играя, бесенята. -

Ребятки, зубоскалы, скалолазы,

Пролазы малые, подлизы, прилипалы

Капризные, в шерстинках, и порою

Все склизкие, как червячки, что точат

Дохлятину - да, гадость ют такая!

Мы пили влагу крепкую - признаться,

Закашлялся я даже, и слеза

Меня прошибла. Засмеялись.

"Ишь, бля, скрутило как его!

Как заколдобился! Ты глянь-ка, Федор!"

"Чего там, еб твою, он человек столичный,

К такому не привык, бля. Ты бы лучше

Нам по второй налил". Степан стакан наполнил.

Заговорили о колхозе. Было много

Горячих слов и споров увлеченных,

Как технику избавить от простоев,

Повысить урожайность, чтобы трактор

Не зря будил поля от снов туманных.

Расспрашивал я их, они подробно

Мне отвечали. Вспомнили, конечно,

Макарыча. - "Он председатель наш.

Мужик он строгий, но, конечно, дельный,

И справедливость любит. От работы

Не сторонится - как страда, так в поле.

Со всеми вместе с раннего утра.

В рубашке пропотевшей, загорелый,

Седой, морщинистый, с мозолистой рукою.

За шуткою в карман не лезет - только

Порою больно вспыльчив". - "Да, гневлив, -

Серега подтвердил. - Я помню, Иванов,

Наш бывший агроном, к нему пришел.

Сказал: "Макарыч, посмотри, совсем, бля, почва

Здесь обессолена. Я пас, Макарыч, ты

Теперь решай как быть". Наш председатель долго

Смотрел на Иванова, в бледном взоре

Немая исступленность проступила,

Коричневатый испещренный лоб

Покрылся крупным потом, шевелились

Лишь губы белые под белыми усами.

Он повторял все время: "Сука!.. Сука!.."

Дрожащим шепотом, затем внезапно

Раздался крик: "Да, я тебе решу!

Решу сейчас…" Макарыч быстро

Схватил топор и бросился вперед.

Смятенный агроном поднял худые руки,

Чтобы живое тело защитить,

Но поздно было… Врезался топор

Под самый подбородок. С мощью страшной

На всех нас брызнула дымящаяся кровь.

И Иванов упал с последним стоном…

Макарыча унять не просто было.

Кромсал он долго тело Иванова,

Словно дрова рубил. И мерно, сильно

Топор вздымался в опытных руках

И опускался, и сверкал на солнце.

Потом его далеко он отбросил

И тихо отошел, присел устало

На ветхую завалинку, тряпицей

Отер с лица соленый, жаркий пот

И успокоился".