Диетлэнд

Я поделилась с ней, что уже четыре года не летала на самолете. Один раз мужчина, сидевший рядом, попросил, чтобы его пересадили на другое место, так как мои телеса расплылись по его креслу. У меня не всегда получалось застегнуть ремень безопасности на животе, и каждый раз было стыдно просить у стюардессы удлинение. Тому были причины: стюардесс такие просьбы иногда выбешивали. Однажды вылет самолета задержали из-за того, что для меня не нашлось подходящего удлинителя; я готова была провалиться сквозь землю от стыда, в то время как остальные пассажиры хотели поскорее уже подняться ввысь. Стюардесса в хвосте самолета так разозлилась, что спросила у бортпроводниц в носу по громкоговорителю: «Вы уже нашли удлинитель ремня безопасности для леди в кресле 28B?» Все пассажиры разом обернулись в мою сторону. Недовольные взгляды, бормотание и шепотки продолжались минут двадцать, пока наконец на другом самолете не был найден подходящий удлинитель. Люди жаловались, что опоздают на стыковочные рейсы. Я предложила встать и покинуть самолет, но мне не разрешили, так как мой багаж был уже зарегистрирован и погружен. Это был последний раз, когда я летала.

– Мама прилетает в Нью-Йорк, если хочет видеть меня.

– А твой отец?

– Папа не может позволить себе поездку в Нью-Йорк. Я не видела его пять лет.

– Сможет ли Алисия навещать отца?

– Алисия сможет поехать куда только захочет. – На секунду я даже разозлилась на будущую худую «я». – Теперь ты понимаешь, почему мне нужна операция? Неужели не видишь?

– Вижу-вижу, – промычала Верена, чирикая что-то в блокноте. Я хотела, чтобы она ушла. Я уже решилась на операцию. Не было никакого смысла опускаться в эти темные глубины унижения и ненависти к себе.

– Что еще Алисия сможет делать, чего не можешь ты? – упорствовала Верена.

– Да всё! – огрызнулась я. – Она не будет все время одна, ей не придется целыми днями торчать в квартире, она сможет путешествовать и наряжаться в красивую одежду, у нее будет работа, которую она любит, и она сможет закатывать вечеринки и устраивать званые ужины!

Последний пункт, должно быть, прозвучал глупо, но я всегда мечтала устроить званый ужин со свечами на бутылках из-под вина – оранжевый и красный воск изящно стекает по стеклу, по капельке, как цветной сталактит.

– Что еще? – Верена все копала и копала воображаемой лопатой внутри меня, пока не задела нервный ствол.

– Алисию бы любили, – тихо промолвила я наконец.

Я не хотела этого говорить, но она вынудила. Я прекрасно понимала, что именно до этого она и докапывалась. И теперь сказанное повисло между нами огромным грозовым облаком стыда, таким плотным, что я не видела ничего за ним.

– А Плам не любят? – невозмутимо продолжала Верена.

Я сказала ей, что родители любят меня, но я хочу большего.

– Так, теперь поговорим о мужчинах, – вставила Верена. – Или тебе больше нравятся женщины? Или и те и другие?

– Мужчины, – сказала я. – А что с ними?

– Ты хочешь состоять в отношениях с мужчиной?

– Когда-нибудь.

– Когда ты станешь Алисией?

– Да.

– Надеешься выйти замуж?

– Когда-нибудь.

– Завести детей?

– Когда-нибудь.

– Когда это «когда-нибудь» наконец настанет, вот веселуха-то для тебя будет!

Я смотрела на ее бледное лицо с идеальной кожей, на котором не дрогнул ни один мускул, но в глазах ясно читалась насмешка. Она думала, что может осуждать меня, но она и пяти минут не продержалась бы в моем теле. Я промолчала. Хмурая. Сердитая.

– Я хочу, чтобы ты подумала вот о чем. Что, если ты никогда не сможешь стать худой? Что, если не будет никакого «когда-нибудь»? Что, если твоя настоящая жизнь идет прямо сейчас и ты живешь ею?

– Не живу.

– А если живешь? Что, если это и есть твоя настоящая жизнь? Быть толстой. Такой, какая ты есть.

– Тогда я бы не хотела больше жить! – Как только слова сорвались с губ, я поняла, что мне не следовало этого говорить. – Я не суицидница! – поспешно добавила я.

– Я и не думала ничего такого, – сказала она и, помолчав пару секунд, добавила: – Ты принимаешь какие-нибудь препараты по рецептам?

Я рассказала ей о тридцати миллиграммах Y – каждый вечер, еще со времен колледжа.

– Довольно сильное средство. Кто тебе его выписывает?

– Просто мой обычный врач.

– Общей практики?

Я кивнула, Верена нахмурилась. Она хотела знать, почему я начала принимать Y. Очевидно же, что из-за депрессии, но она спросила, какое событие депрессию спровоцировало. Я сказала, что не хочу оживлять в памяти эти события, да и было это давно. Я пересказала ей сокращенный вариант.

– Из-за парня. В колледже. Не так уж серьезно.

– Это не могло быть несерьезно, если причинило тебе такую боль. Что он натворил?

– Он меня отверг, – выдавила из себя я. Она хотела знать, почему. Я наклонилась и принялась теребить ремешок сандалии. – Я ему нравилась, но он боялся связываться со мной, – пробормотала я, уставившись в пол.

– Боялся? Почему? Ты мне не кажешься страшной.

– Его друзья засмеяли бы его, если бы он встречался со мной.

– Типичный кретин, – фыркнула Верена.

– У меня был из-за этого нервный срыв.