– Знаешь, прошло уже больше пятнадцати лет с тех пор, как я покинула Голливуд, но иногда эти британские таблоиды таки посылают фотографов с их длиннофокусными объективами, чтобы запечатлеть, как я лакомлюсь всякими вкусностями и так далее. – Набив рот выпечкой, она поднесла свободную от ребенка руку к окну кафе и показала средний палец. – Никогда не знаешь, фоткает ли кто.
Я решила рассказать ей о своем детстве в доме Мирны Джейд, о бесконечных вспышках фотоаппаратов и о чувстве, что за тобой постоянно наблюдают. С Вереной я не хотела этим делиться, но с Марло у нас было больше общего. Никогда не думала, что у меня будет что-то общее с телезвездой.
– Я помню этот маленький домик… Где же он был, на Ганновер-стрит?
– Харпер-лейн.
– Харпер-лейн, точно! Не могу поверить, что ты там жила. Однажды я проезжала мимо того дома вместе с тетей, когда она навещала меня в Лос-Анджелесе. Тетя была уже пожилой и часто предавалась воспоминаниям о кинозвездах прошлого. Когда она увидела имя Мирны Джейд на «звездной карте», мы просто не могли не поехать.
– Это было, когда ты еще играла Элли?
Марло кивнула. Когда я смотрела на Марло по телевизору, Марло проезжала мимо моего дома и смотрела на меня.
– Мне нравилась «Элли», – сказала я, голос мой звучал немного заискивающе, но я ничего не могла с этим поделать. – Я очень хотела быть похожей на тебя, умоляла маму купить тот шампунь.
– Милая, этот шампунь никому бы не помог выглядеть, как я. Я тогда и сама-то не была натюрель. Потребовалась целая комиссия, чтобы создать имидж. Но те дни уже давно позади. – Марло взяла свои груди в ладони и приподняла их. – Теперь, могу тебя уверить, в этом теле нет ничего с серийным номером.
Марло сказала, что даже имя ее было ненастоящим. Имя, данное ей при рождении, было Марло Салазар: Марло – девичья фамилия матери, Салазар – фамилия отца. Ее менеджеры решили, что Салазар звучит слишком «по-цветному», поэтому покопались в ее семейном древе и нашли фамилию Баханан.
– Этнически безопасная версия, – засмеялась Марло. – Но с тех пор я имя не меняла, теперь это мой бренд.
На левом бицепсе у Марло была надпись, черное послание на загорелой коже, но у меня не получалось прочесть. Когда она угощала малыша кусочками заварного теста, я наклонилась ближе.
– Это татуировка? Настоящая?
– Конечно, – засмеялась Марло.
– А что она означает?
Марло пообещала мне рассказать историю татуировки, но сначала я заказала ей у стойки еще один кофе.
В промежутке между съемками четвертого и пятого сезона «Элли» Марло взяла долгий отпуск и отправилась в Италию. Агенты и родители давили на нее, чтобы она согласилась на роль в фильме, но Марло необходим был перерыв. Она была измучена долговременными съемками и славой, обрушившейся на нее из-за популярного сериала; она хотела провести лето вне камер. И одна.
– В Лос-Анджелесе столько людей хотели оторвать от меня кусок. Мне нужно было хоть ненадолго сбежать оттуда.
«Элли» не транслировался в Италии, так что Марло могла наслаждаться анонимностью настолько, насколько это было возможно для любой симпатичной юной девушки в Италии. Она убирала волосы под бейсболку или шапку и ходила в непривлекательной, мешковатой одежде. В самолете ее никто не узнал. Она гуляла по Риму и осматривала достопримечательности, как самая обычная туристка, и, главное, ела все, что хотела. Продюсеры заставляли Марло придерживаться строгой диеты, так что Италия стала для нее гигантским шведским, то есть итальянским, столом.
– На завтрак в отеле подавали тосты с «Нутеллой». Ты знала, что в Италии по ней все с ума сходят? Я лакомилась джелато в «Джолитти», пробовала пасту в двух разных тратториях, ела
Марло призналась, что анонимность, приправленная множеством вкусной еды, действовала на нее как наркотик.
Я не знала, каково это – быть знаменитостью, но мысль о том, чтобы ходить по улицам, где никто не пялится на тебя, и есть все, чего душа пожелает, пьянила. Когда Марло рассказывала о каникулах в Италии, она, казалось, парила где-то в небесах, не спускаясь на землю; я словно тоже отправилась туда вместе с ней, практически чувствовала восхитительный аромат только что вынутой из печи пиццы.
Однажды днем она шла по узким улочкам в Трастевере и делала фотографии, пока не набрела на одну парикмахерскую, заполненную старичками. Она заглянула в окно и захотела сделать снимок: стеклянные контейнеры с голубым барбицидом на полке, черные расчесочки в ряд, мужчины курят и читают газеты, а пес, утомленный жарой, уснул в дверях.