Дигитал

Ветер щекотал еще не просохшие волосы. И это было приятно. Особенно радовало то, что стоило оказаться на улице, как моментально выветрилась вся больничная хмарь.

До сего дня медицинские учреждения Алексей посещал раз в полгода для обязательной диспансеризации. Потолкавшись в очередях страждущих, он еще полдня ощущал себя больным. Как человек, в силу молодости не имеющий проблем со здоровьем, подобных мест он инстинктивно чурался. И даже мысли не возникало залечь на больничную койку, как бы ни уставал на службе.

Единственный больничный лист он оформил у хирурга, серьезно растянув ахиллесово сухожилие. Но всю неделю провел на рабочем месте — стоял обычный аврал перед полугодовой проверкой. Леша с головой погрузился в бумажную работу, на которую никогда не оставалось времени. Чтобы сгоряча не гнали на экстренный вызов, забинтованную ногу демонстративно выложил на стул. Странно, но условный сигнал не действовал. Так всю неделю мимоходом и орали: «Леха, бегом с нами!» И еще удивлялись, когда не обнаруживали его рядом с собой в машине.

Леша не выдержал и повесил на стену позади себя больничный лист. Эффект получился обратный ожидаемому. Через час чья-то рука приписала на бланке больничного: «справка об условно-досрочном освобождении». Такой вот юмор у боевых товарищей.

Он еще раз проверил содержимое барсетки: права, паспорт, записная книжка, распечатки, что дал Костя, и лазерный диск были на месте. Остальное барахло тоже. Судя по всему, никто в сумке не рылся. А если да, то очень аккуратно. Удостоверение, как только получил назад, он сразу же вернул на место — в нагрудный карман. И теперь книжечка из плотного коленкора приятно грела сердце.

Алексей засунул в паспорт сложенный вдвое больничный лист. В отдельный кармашек — визитку Олега Ивановича и вырванный из блокнота листок, на котором четким почерком Наташа вывела свой телефон. Дала не ломаясь, восприняв подкат Леши как должное.

Алексей вспомнив угрозу Олега Ивановича заколоть до смерти, если не возьмет телефон у Наташи, усмехнулся. В голову влетела мыслишка, что у этого демонстративного жизнелюба хватит ума и беспардонности поинтересоваться, звонил ли Алексей. И даже спросить, имел ли разговор приятное продолжение.

— Наверно, все психоаналитики чуть-чуть с прибабахом на этом деле, — пробормотал он.

В глубине души он не мог не согласиться, Олег Иванович был прав. Грубо, как сама жизнь, прав.

Он защелкнул замок. И, помахивая барсеткой, пошел по аллее.

Приказал себе ни о чем не думать, пока не дойдет до ворот.

Надо было просто идти, бездумно радуясь тихому вечеру, шепоту листвы и свежему ветерку. Десять минут — это так много, чтобы прийти в себя. И так ничтожно мало в том мире, куда он возвращался.

Неожиданно воздух стал плотным, осязаемо вязким и густым, как вода в омуте. Шепот листвы стал отчетливым, серебристым и трескучим. Свет фонарей вспыхнул ярче, тени налились чернотой, четче обрисовались контуры крон.

Алексей замер на месте, оглушенный своими ощущениями. Все чувства обострились до болезненного предела. Он слышал, как попискивает трава, вытягивая острые влажные стрелы из земли. Слышал копошение маленьких зверьков в траве. Их частое дыхание и мельтешащую дробь крохотных сердец. Слышал, как птицы встряхиваются во сне. Скребут перепончатыми лапками по веткам. Какофония звуков болезни вырвалась из больничных корпусов, налетела, закружила степным бураном, забилась в уши, рот, нос, просочилась в нутро, бредовым многоголосием завыла в голове. Он ясно слышал каждый скрип, скрежет, стон, чавканье, всхлип, сдавленный выдох, мольбу, вскрик, шарканье ног и сучение рук по жесткой больничной простыне… Все. Порознь и одновременно.

Миллиарды запахов опутали невидимой паутиной. Он узнавал их, но не мог вспомнить названий. Несколько явных, опознанных первыми, быстро сменились незнакомыми или давно забытыми. Он пил их носом, тянул, смакуя, как странное старинное вино, с невероятно богатым букетом, состав которого, сколько ни пробуй, останется тайной. И от этого голова шла кругом.

В какой-то миг он ощутил, что весь мир, все его краски и богатства, с миллиардами его обитателей, их снами и надеждами, болью и смертью, любовью и отчаянием, принадлежат ему, существуют, живут и вращаются вокруг одной оси, которая он сам.

Он — разбросавший руки крестом на перекрестке темных аллей. Он — один, навсегда и необратимо один. Один на всей земле, и нет никого между ним и небом. Он, т олько он один есть — альфа и омега, центр и ось, путь и цель, начало и конец. Он — есть. И он есть — все.

…Олег Иванович чертит по оконному стеклу змеевидные знаки.

— Наш новый знакомый не решается уйти? — спрашивает голос из глубины комнаты.

Олег Иванович качает головой. Отвечает, не обернувшись:

— Он слушает Бездну.

— О, так вы — поэт!