– Видишь ли, – начал он, – я, как ты знаешь, работаю в области графического дизайна. Вся наука этого направления в том, чтобы приложить к творческой мысли автора-программиста эргономику для использования его идеи. Выдуманная кем-то программа должна иметь удобную оболочку. Интерфейс. Ну, ты знаешь, чего тебе объяснять. Но представь, что в понятие эргономики входит и эстетика. Мало того что программа должна быть функциональна и удобна, она должна быть красива. Спроси – зачем? А потому что, тот, кто её будет использовать и может быть очень часто, должен почувствовать красоту. Ты ещё раз спросишь – зачем? А я тебя тогда сам спрошу – зачем людям вообще что-то чувствовать? Ты ведь сам не против чувств. Но времени порой мало из-за однообразной работы и чувства от монотонности притупляются. Чувства перестают работать. Но ты представь, что все вещи, касающиеся твоей монотонной работы, имеют эстетическую ценность. То тут, то там ты чувствуешь, что вот это красиво, а вот это не очень. Чувство познания прекрасного постоянно работает. Не мешая творческой и идейной мысли. Глядя на интерфейс какой-нибудь программы по работе, ты постоянно ощущаешь, что работаешь с чем-то прекрасным. Как при этом будет вести себя твой энтузиазм? Будет выше или ниже?
– Ты предлагаешь всё сделать красивым? Но красота субъетивна! Не может одно и тоже нравится всем. Как ты принципиально сможешь каждому угодить?
– В этом и есть вся наука! Весь научный подход. Сама идея не угождать каждому, но развить постоянное наблюдение за тем, что красиво, а что нет. Ты вот не задумываешься красив ли холодильник? А что если б задумывался? Холодильник, дом, улица, город, всё вокруг. Что будет с миром, если кроме всех практических целей ещё преследуется и иррациональная. Каким он будет? И какими в нём окажемся мы? Я, конечно, не такой романтик, каким, наверно, мог бы быть. Но именно так я отношусь к своему направлению. К своей работе. Ты это тоже знаешь. Но сегодня в полисе я был на выставке одного старого художника. Он себя в чём только не попробовал. Скульптура, живопись, инсталляция. Сколько направлений он перепробовал. От работ более ранних к поздним видно, как оттачивается рука и мысль. Видно, что всё ещё мало сделано, требуемый результат не достигнут и поиск не завершён. В конце выставки удивляешься, что она закончилась. Он на ней сегодня был, и я его впервые увидел, хотя, так сказать, не первый раз в гостях. У него волосы насквозь седые и морщины глубиной в сантиметр. Я с ним поговорил недолго. Конечно, он будет продолжать, образы приходят и стремление есть. Но он прожил почти всю жизнь, делая именно нечто иррациональное, красивое и совсем не имеющего прикладного применения. А я? Я так смогу? Или смог бы? Стоит ли моё стремление к симбиозу красоты и практичности чего-либо? Может это совсем неверная мысль? – он ухмыльнулся, – Ладно, мой план насчёт Эдисона таков…
Он примерно с полчаса рассказывал, что да как, пока я не понял в точности, что он хотел. В принципе всё должно было получиться за исключением того, что вообще-то ожидалось. Ну, будет встреча, поговорят они, но, как и что он поймёт при этом, и поймёт ли хоть что-то об этом человеке, мне вдруг стало неясно. Я слегка засомневался в этой идее личного контакта. Может отказаться пока не поздно. Ведь я, как ни крути, может, подставляю под удар своих друзей. Они, правда, так не думают. Они думают, что сами мне помогают. Но не скажи я им ничего, всего этого не было бы. Но с другой стороны, зачем тогда друзья, если всё носить в себе. Они самостоятельные люди и имеют право сами решать, помогать мне или нет. Встретится он с Эдисоном, обменяются любезностями и разойдутся краями. Такая ситуация и без меня вообще-то возможна. Может зря я переживаю. Может ничего плохого и не случится. И не может случиться.
Мало по малу я сам себя успокоил. С кофе был уже перебор. Я в себя опрокидывал уже третью кружку, надо было остановиться. Чтобы сменить в себе плавающие неясные мутные, как пелена ощущения, я подошёл к крану и долго тёр лицо холодной водой. Когда лёд стал пробирать, я ещё немного постоял, нагнувшись, чувствуя, как по щекам сбегают капли.
– Бит, а почему ты всё время один? – спросил Градский вдруг, но я даже задуматься над ответом не успел, входная дверь открылась и к нам, держась под руку и о чём-то смеясь, практически ввалились Бертыч с Миленой.
– О, привет, Бит! – обратилась Милена ко мне, – и вам привет человек в соломенной шляпе!
– Да у него нет шляпы, – сдерживая смех, еле выговорил Бертыч.
– Ах, да! Видимо съела корова, которую проиграл, – парировала тогда она, Бертыч прыснул и загнулся от смеха, – вы уж извините нас за наше не кончающееся хорошее настроение. Знаете, как зарядило с утра, так и не отстаёт. Эко его крючит! Любимый, ты там живой, у тебя спортзал вечером, не надо сейчас увлекаться упражнениями на пресс.
– Да, вы поделитесь, мы тоже не против посмеяться, – успел вставить я. А Градский наклонился к Бертычу и добавил, – шляпу, не смотря на проигранную корову, мне вернули. Стаканом парного молока.