Дикая

А вот у них такое прозвище было, одно на троих: Три Молодых Пижона. Его придумали другие походники в Южной Калифорнии. И это прозвище им шло. Они действительно были тремя молодыми пижонистыми парнями. Они прошли по маршруту весь путь от самой мексиканской границы. Они не пропустили заснеженный участок, как все остальные. Они прошли через снег, прямо через него — несмотря на тот факт, что в этот год снежные заносы были рекордными. И поскольку они это сделали, то оказались в самом хвосте группы дальноходов, растянувшейся от Мексики до Канады, вот поэтому и нагнали меня так поздно. Они не встречали ни Тома, ни Дуга, ни Грэга. Не знали Мэтта, Альберта, Брента, Стейси, Трину, Рекса, Сэма, Хелен, Джона, Сару. Они даже не останавливались в Эшленде. Они не танцевали на вечере памяти солиста Grateful Dead, не пробовали жевательный опиум, не занимались ни с кем сексом на пляже. Они просто упорно шли вперед, проходя по тридцать с лишним километров в день, нагоняя меня с того самого момента, когда я заложила петлю на север, уйдя в Сьерра-Сити. Они были не просто Тремя Молодыми Пижонами. Они были тремя молодыми невероятными походными машинами.

И их общество стало для меня настоящим праздником.

Мы дошли до палаточного городка, где Три Молодых Пижона уже оставили свои рюкзаки. Принялись готовить ужин и разговаривать, рассказывая истории о том, что случилось с нами на маршруте и вне его. Они нравились мне ужасно. Между нами что-то «щелкнуло». Они были милыми, симпатичными, забавными, добрыми ребятами. Они заставили меня забыть о том, насколько разбитой я чувствовала себя часом раньше. В их честь я приготовила коблер[42] из замороженной и высушенной малины, которую несла с собой все эти недели, приберегая для особого случая. Когда он был готов, мы поглотили его, черпая из моего котелка четырьмя ложками, а затем улеглись спать под звездами.

Утром мы забрали с почты свои посылки и принесли их в лагерь, чтобы заново переложить рюкзаки, прежде чем двинуться дальше. Я вскрыла свою коробку и сунула ладони между гладкими упаковками с едой, нащупывая конверт, в котором должна была лежать двадцатидолларовая купюра. Теперь он стал для меня таким привычным поводом для восторга — этот конверт с деньгами… но на сей раз я его не нашла. Я вывалила из ящика все, что в нем было, и принялась шарить пальцами в каждой складке, ища конверт, но его там не было. Не понимаю, почему. Просто — не было. У меня оставалось шесть долларов и двадцать центов.

— Вот дерьмо! — выругалась я.

— Что такое? — спросил меня один из Молодых Пижонов.

— Ничего, — ответила я. Мне было стыдно признаваться, что я постоянно балансирую на грани банкротства, что за моей спиной не стоит никто невидимый с кредитной картой или банковским счетом.

Я сгрузила продукты в свой старый голубой мешок. Меня даже мутило от осознания того, что мне придется пройти 230 километров до следующей коробки с припасами, имея в кармане всего лишь шесть долларов и двенадцать центов. Что ж, по крайней мере, там, где я буду идти, деньги мне не понадобятся, успокаивала я сама себя. Я направлялась в самое сердце Орегона — через перевалы Уилламетт, Маккензи и Сантиам, через Три Сестры и гору Вашингтон, через заповедник горы Джефферсон. Там в любом случае просто негде будет потратить мои шесть долларов и двенадцать центов, верно?

Они были не просто Тремя Молодыми Пижонами. Они были тремя молодыми невероятными походными машинами. И их общество стало для меня настоящим праздником.

Я вышла на тропу через час одновременно с Тремя Молодыми Пижонами и пересекалась с ними весь день. Время от времени мы вместе устраивали привалы. Меня восхищало то, что они ели и как они это ели. Они были похожи на вырвавшихся на волю варваров, запихивали в рот по три батончика «Сникерс» подряд за единственный пятнадцатиминутный привал, хотя при этом оставались худы, как щепки. Когда они снимали рубахи, ребра просвечивали сквозь кожу. Я тоже сбросила вес на маршруте, но не так, как мужчины. Это неравенство я замечала всю дорогу и в других мужчинах и женщинах, которых встречала за лето. Но для меня больше не имело значения, толстая я или худая. Меня заботил только вопрос, как бы добыть побольше еды. Я тоже была варваркой, мой голод был хищническим и монументальным. Я дошла до такого состояния, что, если персонаж в романе, который я читала, начинал что-то есть, мне приходилось поскорее перелистнуть страницы этой сцены, потому что было слишком больно читать о том, как другие едят то, чего я хотела и не могла получить.