Дикая игра. Моя мать, ее любовник и я…

Я услышала, как выехал из пазов металлический ящик, и внезапно поняла. В кабинете матери, рядом с ее письменным столом, стоял невзрачный шкафчик для документов на три ящика. Его содержимое было мне хорошо известно. В верхнем ящике хранилась информация, связанная с поездками и кулинарией, – заметки для статей, которые Малабар планировала написать, вырезки опубликованных работ, буклеты курортов, куда она надеялась съездить. В мой последний приезд мать с гордостью продемонстрировала подписанный контракт с Globe Pequot, издательством, которое планировало выпустить в будущем году сборник ее статей из колонки «Готовим заранее». В той же папке она держала свои заметки и тестовые рецепты для «Игры с дичью».

Второй ящик, в котором хранились скучные финансовые документы – банковские выписки, сметы по недвижимости, копии старых налоговых деклараций, – никогда меня особенно не интересовал. Но вот нижний ящик представлял собой настоящие золотые копи информации. В нем были расставленные по алфавиту папки на каждого члена нашей семьи: на Кристофера – фотографии, свидетельство о рождении, множество писем с соболезнованиями; на Чарльза – объявление об их с матерью свадьбе, информация о Плимутской плантации, истории болезни; на нас с Питером, папки отдельные, но содержимое похожее – свидетельства о рождении, школьные табели, детские рисунки, рукописные письма со словами любви к матери. Малабар также завела по папке для каждого из своих родителей, еще одну – для переписки с друзьями, и одну особую, для неопубликованных рассказов, которые, как я знала, она писала. В задней части ящика пряталась папка, содержавшая материалы для альбома, посвященного ее роману с Беном.

– Я держала ее там, где Чарльз никак не смог бы найти, – повинилась мать. – Да он никогда и не шарил по моим ящикам.

Мать была права. Чарльз был не из тех людей, что любят шпионить; это было не в его стиле. Да и наклоняться или опускаться на колени ему было нелегко.

– Мне никогда не приходило в голову, что туда заглянет кто-то еще, – добавила она.

– Что там в ней, в этой папке? – Я изо всех старалась не выдать голосом охватившую меня панику.

– Все, – просто ответила Малабар.

Я услышала шуршание бумаг.

– Конверты и почтовая бумага из отела «Интерконтинентал». Спички с логотипами всех ресторанов, в которых мы бывали. Коктейльные салфетки. Корешки от билетов «Амтрака». Чеки на «Дельта-шаттл»… – Она замолчала, и я услышала улыбку в ее голосе: – Любовная записка.

– Мне казалось, Бен никогда не выражал свои чувства письменно, – заметила я.

– Я уговорила его на это всего один раз, – признала она. – Он использовал только инициалы, а не имена. Там написано: «М., обожаю тебя всей душой. Б.».

Я задумалась. Может быть, Хейзел сопоставила даты отлучек моей матери с разнообразными заседаниями советов директоров Бена, которые она отмечала в своем ежедневнике схематичными рисунками-рыбками?

– Что-то еще? – не отставала я.

За этим вопросом последовало молчание настолько долгое, что я даже подумала, что мать положила трубку.

– Шесть моментальных снимков, – наконец выговорила Малабар. – Я обещала Бену, что сожгу их, но так и не сделала этого.

– Насколько все плохо?

– Очень.

Значит, Хейзел видела полное досье на тайный роман моей матери и Бена.

– Ты можешь сказать, пропало ли что-нибудь?

– Не думаю, – ответила она. Я услышала, как она шуршит бумагами. – Нет. Ничего не пропало. Все здесь.

* * *

Наш план был таков: мать скажет Хейзел, что ей нужна как минимум неделя, чтобы собрать деньги. За это время мы окончательно утрясем все детали нашей операции. Моя мать от имени Хейзел разошлет письма нескольким замужним подругам, вращающимся в одном кругу с Лили, включая двух сестер Бена. В письмах будут утверждения, что Малабар крутит любовь с их мужьями. Мы надеялись, что в цунами этих абсурдных обвинений в неверности одно настоящее потеряется, как одинокая волна в огромном океане.

Я несколько дней пропускала занятия.