Дикая кровь

В улусе Ишея все еще продолжался праздник. Побулькивала, словно посмеивалась, теплая мутная арака, толчками выливаясь из раздутых кожаных мешков. Дымилась на огромных оловянных подносах приправленная сараной душистая баранина. Спьянев, люди вслепую бродили по улусу и ползали от юрты к юрте. Другие на ровном месте спотыкались, падали и сладко засыпали, а то вцеплялись друг другу в косы и так долго ходили по кругу.

Итпола и Иренек, возбужденные встречей с Маганахом и быстрой ездой, прискакали в самый разгар веселья. Проворные улусные парни, опережая друг друга, чуть ли не на скаку приняли у них тяжело храпевших от усталости мокрых коней. Отовсюду, словно орехи из вместительного туеса, посыпались на приезжих вопросы — куда и подевалась обычная сдержанность степняков:

— Казаки взяли ясак?

— Неужели киргизы не прогнали русских?

— Почему казаки ездят в нашу землю?

— Или некому проучить их?

Разминавшиеся после скачки Иренек и Итпола упорно молчали. Прежде обо всем в подробностях следовало рассказать начальному князю. И они побаивались, одобрит ли Ишей скорую расправу с русскими.

Ишей в одиночестве со вниманием выслушал сына и племянника у себя в большой юрте. Он, как и положено, ни разу не перебивал их, а только все больше сдвигал синие кисточки бровей, когда молодые князья говорили обо всем, что случилось вчера в Мунгатовом улусе. А закончили они свой, далеко не гладкий, полный противоречий рассказ, Ишей почмокал губами, кинул на Итполу хмурый, укоризненный взгляд и сказал:

— Не наточишь того, что не точится. Но с Иренеком был мой племянник.

— Иренек не всегда соглашается со мной, — оправдываясь, обидчиво проговорил Итпола.

— Надо было посылать Айкана, — с перехватившей горло горечью и раскаянием сказал Ишей.

— Прости меня, я виноват, — глубоко вздохнув, ответил Иренек.

Ишей задрожал, он уже не мог укротить охватившего сердце гнева:

— Я долго строил достойный мир, и ты порушил его разом. Что скажу теперь красноярскому воеводе? Или мне идти к нему в вечное холопство, послав тебя в аманаты?

В нем было еще много нерастраченных природных сил, в начальном, великом князе Киргизской земли! Несмотря на преклонный возраст, он держал до предела натянутые поводья своей никому не подсудной власти. Даже предприимчивой и почтенной Абакай не удалось что-то изменить сейчас в глубоко продуманных хитрых замыслах Ишея.

Своим упрямым нравом Иренек был под стать отцу. Он никак не соглашался с Ишеем, который в поисках мира киргизам хотел примирить огонь и воду. Разве не Ишеевым многолетним бесплодным усилиям Киргизская земля обязана тем, что русские на ней чувствуют себя чуть ли не хозяевами и обращаются с ее многоплеменным народом, как с презренными кыштымами? Почему, погромив Красноярский острог раз и другой, Ишей не пошел на русских войною в третий и четвертый раз? Почему он не оперся на железные плечи Алтын-хана и джунгарского контайши?

Ишей не мог долго сердиться на любимого им Иренека. Ишей ведь был и отцом, и, как всем отцам, ему нравилось, когда достойные люди хвалили его сына. На это и рассчитывал быстрый умом Итпола, вскользь упомянув о счастливом случае с орлом. Конечно, Итпола не выдал той маленькой тайны, что, в нарушение обычая, царь птиц был убит над своим гнездом с расстояния в каких-то двадцать шагов.

Услышав про орла, Ишей потеплел взглядом и обмяк. А скоро и совсем успокоился, вышел из юрты к гостям и, сладостно улыбаясь, торжественно объявил всем, что Иренек не посрамил древнего и славного киргизского рода, кости самых смелых и самых ловких: он лучший стрелок среди лучших на голубых Июсах, и доказательство тому — могучие рыжеперые крылья матерого орла. Теперь в душу молодого алтысарского князя влились царственные орлиные повадки, влилась орлиная сила и жестокость.

Иренек, торжественно приняв от похвалившего его Табуна в почесть серебряную чашку, полную кумыса, тут же передал ее Итполе в знак кровного родства и особого уважения.

— Сегодня ты научил меня, каким должен быть сын несравненного Ишея, — сказал он, впервые подумав, что нельзя, пожалуй, биться лбом о скалу, идя напрямик, когда на свете есть много иных путей.

6

В воскресный безветренный и солнечный день ходил Ивашко по городскому шумному торгу, присматривал себе у казаков подходящего коня. К обеду вернулся домой, весело шагнул из ветхих сеней в избу и замер от удивления: Верещага ржавым ножом стены скоблит, а Федорко за ним лавки моет, покряхтывая воду в ушате носит.

— Или греха не боитесь? Или сегодня не праздник? — снимая кафтан, сказал Верещаге Ивашко. — А если узнает воевода?

— Человек про то и живет, чтоб грешить. А взойдет на ум воеводе тебя выпороть, так без вины на козла ляжешь.