Дикая охота. Посланник магов

Гэр закричал. Каждое вмешательство в его память было хуже удара мечом. Каждая старая рана открывалась заново, заполнялась кровью. А охота продолжалась. Его умение изменять форму было пристально изучено. Савин заставлял его перетекать из формы в форму, резко выдергивая из перемен, настолько резко, что Гэр едва не забыл, как выглядит его собственное тело. А затем Савин потянулся глубже, к тем воспоминаниям, которые касались Гэра и Айши, извлекая наружу каждый поцелуй, рассматривая, как экзотическую диковину.

«Она тебе небезразлична? Калека?»

– Прошу… – О Богиня, боль, пульсирующая, грохочущая. – Айша, помоги мне!

Савин отшвырнул ее в сторону и принялся за других мастеров, с которыми Гэр имел дело. Каждое сказанное ими слово подвергалось анализу и отбрасывалось, каждый урок просеивался ради того, что искал Савин. Альдеран был подвергнут такому же исследованию, но с ним Савин возился куда дольше. Обрывки разговоров звенели у Гэра в голове.

«Что он тебе сказал? – допытывался Савин. – Что?»

Он зарывался все глубже, в нити лет, прожитых в Доме Матери, в детство Гэра, в лето, проведенное среди пещер и утесов на побережье Леа, к невинному любопытству, с которым мальчишка исследовал мир. До самого первого вздоха и дальше, в благословенную тьму и сон под колыбельную материнского пульса и песню неподвижности.

Савин в ярости отстранился. «Где ключ? Ты не спрячешь его от меня, щенок!»

Гэр не мог ответить. Его сознание было парализовано от боли, он оглох от рыданий. И беспомощно колыхался в обрывках своих разбросанных воспоминаний. Савин снова и снова рылся в его памяти, пока мозг леанца не забился в агонии.

«Где же он?»

Гэр скользил, опускался все глубже…

«Ты должен знать! Скажи мне! СКАЖИ МНЕ!»

…и тьма открылась, принимая его…

«СКАЖИ МНЕ!»

…пока даже боль не стала чем-то отдаленным. Она принадлежала кому-то другому, и требовательный чужой голос тоже растворился в пустоте.

* * *

Его разбудил пронизывающий холод, парализовавший руки и ноги. Конечности потеряли чувствительность, мускулы застыли и не слушались, только боль никуда не делась. Гэр медленно открыл глаза.

Серое. Все вокруг было серым. Все, что он видел, было бесформенным и серым. Он попытался повернуть голову, чтобы расширить поле зрения, и боль буквально взорвалась у него в шее. Гэр застонал, зажмурился и попытался поднять руки. Снова боль, но терпимая, и на этот раз он смог пошевелиться, хотя что-то ему мешало. То же и с ногами. Опять открыв глаза, Гэр поднял правую руку и поднес ее к лицу. Снег засыпал его рукав, забился в сжатые посиневшие пальцы. Вот чем объяснялся холод, а серость, как он тут же догадался, была хмурым зимним небом над головой. Когда стихло головокружение и в голове прояснилось, Гэр понял, что должен двигаться, иначе совершенно заледенеет. Стиснув зубы, он перекатился на живот и подтянул под себя ноги.

И, неуверенно поднявшись, увидел вокруг мéста, где он лежал, окровавленный снег. От движений открылась как минимум одна рана, под ногами появлялись все новые красные пятна. Гэр рухнул на колени. В животе что-то завертелось и внезапно отяжелело. Кислая рвота обжигала горло снова и снова, пока желудок наконец не опустел.

Плача, Гэр упал на снег, и серое небо завертелось у него над головой. Прошло немало времени, пока внутренности не успокоились, и еще больше, пока земля под ним не перестала шататься. Только потом Гэр осмелился снова попытаться встать. Закусив губу от боли, он оттолкнулся от земли. Кровь стекала по груди и по руке; он снова чуть не упал. Моргая и спотыкаясь, Гэр обернулся, пытаясь понять, где оказался.

Где-то на острове. Справа ворочалось море, за ним виднелись белые очертания другого острова. Гэр был уверен, что знает его название, но не мог думать об этом. Он помнил только, что за этим островом будет еще один, а за еще одним – дом.

Чтобы пересечь пролив между островами, ему придется лететь. Гэр не знал, сможет ли он это сделать. Осторожно ощупав спину и шею, он обнаружил рваную рану и сгустки запекшейся крови. Когда пальцы задели край раны, Гэр всхлипнул от боли. Он зачерпнул пригоршню снега и прижал его к шее. Холод ужалил, обжег, боль загорелась, и Гэр взвыл. Еще одна горсть, и постепенно дикую боль сменило онемение. Пытаясь отдышаться, он потянулся внутрь, к Песни.

Она была слабее, чем Гэр помнил. И почти такой же измученной и изорванной, как он сам. Целая вечность ушла на то, чтобы отыскать среди мелодий нужную ему форму. Она безвольно лежала в его ладонях. Он не мог заставить ее звучать.

– Ох, Айша, помоги мне! – прошептал Гэр.