Дикая птица

— Клянусь! — Вера упала на колени. — Я ничего не говорила царю! Я даже не встречалась с ним!

— И пороть тебя не пороли, хочешь сказать? — Рогнеда усмехнулась и скрестила руки на груди.

Вера вздрогнула всем телом, рука дёрнулась к бедру, но замерла, в маленьких глазках заблестели слёзы.

— Не пороли, госпожа, — прошептала она, всхлипывая. — Но если я прогневала чем царя-батюшку…

— Зачем врёшь?! — Рогнеда ударила ладонью по столу, а Вера ударила лбом о замусоленный пол.

— Клянусь, госпожа! Клянусь!

— Юбку задирай.

— Что?

— Юбку задирай!

— Госпожа…

Рогнеда дёрнула бровью и наградила Веру гневным взглядом.

— Долго мне ждать?

Рыдая, служанка повернулась задом и приподняла дрожащими руками юбку. На ягодицах темнели сизые полосы.

— Не пороли, говоришь? — Рогнеда сдёрнула юбку вниз, заставляя прикрыться.

— Не пороли, госпожа! Клянусь, не пороли! Я спать легла, а на утро как проснулась, следы появились!

Волна гнева всколыхнулась в груди от её бездарного и глупого вранья. Пелена заволокла глаза, и Рогнеда вскинула руку, чтобы хорошенько ударить Веру по пунцовому лицу. Служанка вжалась в печку, пряча раздутый живот. Как эта толстая дура смеет лгать прямо в лицо? Да ещё и бросаться клятвами. Можно подумать, клятвы смертных хоть что-то значат. Можно подумать, людские слова хоть чего-то стоят!

Рогнеда сжала кулак, и кольца на пальцах жадно сверкнули. Тут на печке завозились одеяла, и на неё уставилось белое морщинистое лицо. Обескровленная кожа свисала с острых скул и нижней челюсти, будто сделанная не по размеру. Фиолетовые губы подрагивали, а чёрные впалые глаза блестели, будто влажные жемчужины в гнилых раковинах.

Рогнеда застыла, не в силах оторвать взгляда от этого ужасного зрелища.

— Убирайся, с-сука, — прошипела женщина беззубым ртом, и грязные серые пряди упали ей на лицо. — Я уже тебя убила! Тебе мало, с-сука?!

Она протянула тощую, будто ветвь сухого дерева, руку с почерневшими ногтями. Не дотянулась и позволила ей бессильно обвиснуть.

— С-сука! — повторила она.

— Мама, замолчи! — крикнула Вера, и бросилась запихивать мать обратно в одеяла.

— И ты. — Чёрные глаза уставились на служанку. — И ты — с-сука! Чтоб вы с-сдохли все!

— Прости её! Прости её, госпожа! Она не знает, что говорит! Не наказывай её! Прошу!

Вера всё говорила и говорила, но Рогнеда едва слышала её слова, прикованная взглядом к чёрным провалам глазниц. Кулак разжался, и рука безвольно опустилась вниз. Эти круги вокруг глаз, эта белая кожа, эти тощие руки. К горлу подкатила тошнота. Сейчас на печи Рогнеда не видела мать Веры. Она видела свою мать. Слышала её голос, осыпавший её проклятиями.

На мгновение Рогнеда снова стала маленькой девочкой у постели больной матери, которая пожирала её ненавидящим взглядом: «Хочешь меня убить? Ты сдохнешь первой, сволочь! Я об этом позабочусь, слышишь?»

«Мамочка! Это я, Рогнеда! Мамочка, я тебя люблю!»

«Ты маленькая тварь! Я тебя проклинаю, слышишь? Я не люблю тебя. И никто тебя никогда не полюбит. Ты сдохнешь. Сдохнешь, как бездомная псина под забором».

Рогнеда покачнулась и закрыла рукой рот, чтобы удержать желудок внутри. Тяжело развернулась, желая как можно скорее покинуть эту душную комнату и не видеть больше чёрных глаз собственной матери.

— Госпожа? — голос Веры звучал словно издалека.

— Сболтнёшь кому-то, что я приходила... Убью, — выдавила Рогнеда и навалилась на дверь.

Холодный ветер ударил по лицу и согнал с крыльца. Ноги вязли в грязи, мир превратился в игру теней и света, и всё, что она видела чётко и ясно — лошадь у плетени. Скорее. Убраться отсюда подальше.

Рогнеда прильнула к тёплому конскому боку, пытаясь отыскать в дрожащих ногах силы взобраться в седло.

Хладная хворь. Рогнеда верила, что смогла оставить эти воспоминания в прошлом, что надёжно спрятала их под замок, что они больше не смогут её достать. Но она ошибалась. Рогнеду трясло, а слова матери звенели в ушах, будто и не было между ними десяти прожитых лет.

«Я не люблю тебя».

Рогнеда вынула из косы гребень, будто он мог чем-то помочь. Будто мог отогнать наваждение и убедить, что те слова ничего не значили.

«И никто тебя никогда не полюбит».

Зубцы впились в ладонь. Птица Алконост смотрела укоризненно. Не значили. Конечно, эти слова ничего не значили. Мать просто была больна. Так действует хладная хворь — остужает душу и замораживает сердце. Вытаскивает наружу злость и ненависть. Сводит с ума и превращает жизнь в ад, прежде чем застудить кровь в жилах навсегда.

Рогнеда знала, что в матери говорила болезнь. Знала, что она никогда бы не сказала ей таких слов в здравом уме. Но ещё Рогнеда знала, что больные хладной хворью не способны лгать.

Начинался дождь. И первые холодные капли заставили её вздрогнуть и вернуться в реальность.

Птица Алконост больше не глядела укоризненно. На её губах застыла блаженная улыбка. Так и должно быть.