Дикая тишина

Прошли два дня, а мама все еще дышала; свет сознания в ее глазах постепенно затухал, но тело продолжало бороться за жизнь. Ее перевели в отделение для инсультников, где медсестры лучше понимали, что ей нужно. Похоже, больше всего ей нужна была пища, но глотать она не могла: ее горло не воспринимало сигналов мозга. В то утро они собирались вставить ей через нос в горло трубку для кормления, чтобы жидкая пища поступала по ней прямо в желудок. Накануне вечером темноволосая медсестра объяснила мне, как все будет происходить: «Лучше тебе не приезжать, пока доктор не закончит процедуру, дорогуша. Смотрится это страшней, чем есть на самом деле; лучше отдохни с утра и приезжай попозже».

Так что я отправилась в Черный лес. Это не был обдуманный или запланированный поступок, меня потянуло туда инстинктивно, непроизвольно. Ребенком я знала, что в лесу опасно, взрослые много раз меня предостерегали, но я шла туда все равно. Мне нужно было в лес. И вот теперь, почти пятьдесят лет спустя, все та же тяга привела меня туда же и усадила на поваленный ствол среди деревьев. Весной здесь появлялся ковер из пролесок – тысячи, миллионы танцующих голубых головок повсюду, куда ни глянь. Несмотря на стену темных сосен, пролески выдавали в этой местности древний лиственный лес. Эта древность до сих пор ощущалась в воздухе, темная, укрытая от глаз, заповедная, потусторонняя, а в самом центре ее, в сердце леса, была территория егеря. Здесь-то и стояли фазаньи вольеры.

Большая поляна была окружена высокой изгородью для защиты от лис, а за ней, вокруг деревянных вольеров, стоял еще один заборчик, пониже. Здесь из крошечных птенчиков выращивали взрослых фазанов. Притаившись на корточках в кустах, я часами смотрела, как егерь ухаживает за малюсенькими пушистыми шариками, не старше нескольких дней от роду, но уже с отчетливыми полосками на спинках. По мере того как они росли, он переводил птенцов из одного вольера в другой, пока они не превращались в щуплых неказистых подростков, готовых выйти на свободу. Тогда их выпускали из вольеров, и они начинали свою жизнь под прикрытием высокой изгороди. Это были ручные птицы, они разгуливали свободно, но к ужину всегда возвращались домой. Вечерами, перед наступлением темноты, егерь приходил с мешком и рассыпал в листве зерно. И свистел. Низкий, повторяющийся, монотонный свист. Фазаны знали его и со всех ног неслись на этот звук, сотни доверчивых птиц бежали к своему хозяину, к человеку, который был для них источником еды и защиты всю их коротенькую жизнь. Тогда я бесшумно кралась обратно домой, чтобы успеть до темноты.

Вновь вернувшись в лес, я по привычке подобрала длинную палку и ворошила листья впереди себя в поисках лисьих капканов, ритмично двигая ею из стороны в сторону, как в детстве. Но капканов давно уже не стало. Отодвинув листья в сторону, я случайно обнажила отверстие в земле, глубокий лаз. Куда больше кроличьей норы, но поменьше барсучьей: лисье логово. Но лис в нем не было; вход был засыпан сухими листьями, а вокруг никаких следов. Лисы ушли, отправились в другие края.

Мне не понадобилось пролезать под оградой фазаньего загона; она была сломана и смята, и я свободно шагнула внутрь, мимо тяжелой калитки, свисавшей с петель. Внутри земля поросла папоротником и колючими кустами, но я все еще слышала свист егеря. Рано или поздно у всех молодых фазанов отрастали маховые перья, и тогда егерь открывал калитку. В этот день он свистом подзывал их, стоя снаружи загона, и они выбегали за ним в лес, клюя свое зерно, не замечая, что калитка за ними захлопнулась, не подозревая о том, что ждет их впереди. Взрослая жизнь, в которой они были совершенно свободны. Свободны либо жить дикими птицами, либо каждый вечер возвращаться к зерну и свисту, что они обычно и делали, всецело доверяя своему хозяину. Но однажды он приходил без зерна, зато с лающими собаками, которые гнали фазанов вперед до тех пор, пока на краю леса они не поднимались в воздух, хлопая крыльями и пронзительно крича, и не летели прямо на поджидающие их ружья.

Что-то здесь изменилось. Давно исчезли вольеры, фазаны, лисы и егерь. Но перемена проникла глубже, хотя я и не могла понять, в чем она заключается. Я знала, что пролески никуда не исчезли, они ждут в холодной земле, чтобы вновь появиться, когда дни станут длиннее. Точно так же, как в тот день, когда я собрала их целую охапку, надеясь наполнить ароматом цветов наш темный дом и утешить маму, которая плакала над раковиной после того, как папа швырнул на стол смятый конверт и выбежал вон. Как и тогда, никакие пролески не смогли бы скрасить сегодняшний день.

///////

Из ноздрей у нее торчали трубки, они, как инопланетные щупальца, тянулись от ее лица, красного и начавшего покрываться гематомами. Я причесала ее, пытаясь проглотить свой ужас. Глаза ее были закрыты, но, когда они открылись, из них потекли слезы, и она отвела взгляд. Я сидела рядом и держала ее за руку, зная, что она не чувствует моих прикосновений.