Дикарь

Но, сколько я ни верчу головой, дикаря нигде нет. И даже медленный танец со старостой ничего не меняет. Мне нужна подпись, а человека, который может это сделать, я в упор не вижу. Неужели староста обманул меня? Я мужикам не доверяю, поэтому не исключаю такого варианта.

И вот все колбасятся, прыгают, как вдруг вбегает какой-то запыхавшийся местный парень и начинает истошно орать: «Наших бьют!»

Его крик перекрывает шум музыки. Все, в том числе и мы с Семёном, тут же поворачиваются к нему с вопросом:

— Кто? Где!?

— За клубом!

Те, кто оказались ближе к чёрному выходу, ломятся туда и оббегают клуб с левой стороны. Те, кто ближе к центральному, бегут направо. Народ с двух сторон огибает здание и сталкивается лоб в лоб.

Почему-то первым делом в результате столкновения высоко вверх, метров так на десять, подлетает чей-то ботинок. Сразу вслед за этим начинается жуткий мордобой. И уже становится не так и важно были ли какие-то «не наши», которые били «наших». Народ автоматически делится на тех, кто подбежал слева, и тех, кто прибежал справа.

Моё тело несёт волной. В какой-то момент в давке я получаю по лбу. Меня чуть не затаптывают. И я едва не задыхаюсь.

Потеряв надежду выбраться, чувствую чьи-то сильные лапы, вытягивающие меня из кучи-малы. Они высвобождают и несут… Под мышкой. Как шкодливого котёнка. Это не так сексуально, как если бы этот козёл закинул меня на плечо, и не особенно романтично, как когда берут на руки.

— Барби, в толпе дыхание сильно затрудняется, ты могла потерять сознание. Случилась бы механическая асфиксия. И всё. Не смогла бы больше мужиков по яйцам бить.

Ага, задело-таки.

— Вот уж никогда бы не подумала, что вы любите танцульки, Михайлов, — кашляю, пытаясь успокоиться и унять лупящее от страха сердце.

Я и вправду решила, что задавят.

— Помогаю электрику с музыкой и светом. Ему девяносто. Слушай сюда: если человек оказался в толпе, нужно попытаться создать руками барьер вокруг туловища, особенно вокруг органов дыхания.

Никак не реагирую на его нравоучения.

Пронеся ещё немного, дикарь ставит меня на ноги. Снова холодно. Куртка-то в клубе осталась.

Сурово смотрит, как будто считает до пяти, а затем расстёгивает пуговицы и набрасывает мне на плечи дублёнку.

— Нельзя сопротивляться потоку толпы, надо идти по ходу движения, прижав руки как можно плотнее к телу.

— Вы уж определитесь, Даниил Александрович, — зло зыркунув, отхожу от него подальше, — барьеры создавать или вдоль туловища?

Двигаюсь по узкой тропинке, ведущей вдоль дороги. Помню, что дом Степановны — это куда-то в ту сторону.

— Эй, ты куда это направилась?

— А что? Документы подписать решили? А, Михайлов? Одумались? Я только за!

— Нет. Просто на тебе моя куртка, Барби, неси её обратно.

Стоит на месте и смеряет тёмным глубоким взглядом, от которого аж коленки подкашиваются.

А я уж, дура, грешным делом решила, что он к старосте приревновал. Мы с Семёном так-то уже целый день вдвоём отираемся.

Но от такого, пожалуй, дождешься. Куртка ему нужна. Да и всё! Отбитые яйца мерзнут.

Глава 7

Глава 7

— Ну и каково это — мёрзнуть без одежды, Даниил Александрович? Нравится?

— Я ещё два шага за тобой иду, потом обратно в машину. Я за бабами бегать не приучен. Уж извини.

— Только имущество их красть наловчились, господин Михайлов? — усмехаюсь, качая головой и сосредоточенно пру по протоптанной тропинке дальше.

После этой моей фразы снег за спиной скрипеть перестаёт. Вот умная женщина действовала бы хитростью. Но я скорее варежки свои сожру насухую, без кетчупа и майонеза, чем буду с ним флиртовать и сюсюкаться.

Но тишина позади немного напрягает. Оборачиваюсь, сердце тут же уходит в пятки. Тёмная лесная дорога, вокруг никого. Ну вот теперь меня точно разорвут волки.

Бросил, гад. Ничего нового. В своем репертуаре.

Вокруг пахнет свежим морозным воздухом и ёлками. Кто-то страшно завывает вдали. Кутаюсь в чужую дублёнку, жму голову в плечи.

И куда делся староста? В последний раз я его видела, когда он мутузил одного из Петиных дружков. Причём так самозабвенно, по-местному, что я аж обалдела. Не ожидала от него подобного. Правильно говорят: можно вывезти старосту из деревни, но деревню из старосты — никогда.

Делаю ещё несколько шагов. А дальше вижу свет, он будто проходит сквозь меня. И белый снег становится золотым. Вздрагиваю от оглушающего шума мотора. Обернувшись, бегу по снегу шустрее. Вперёд. Переодически смотрю назад, но фары слепят. Не могу понять, чья это машина. Меня отлично видно на белом снегу, поэтому я понимаю, что водитель остановится. Он обязан затормозить! Но он продолжает движение. И в последний момент я вынуждена прыгнуть вбок и завалиться в снег.

Сейчас, когда машина полностью остановилась, я поворачиваю голову и прекрасно вижу, кому она принадлежит. Сукин сын!

— Немудрено, что ты старая дева, Барби. — Выходит из тачки дикарь и, скрипя ботинками, останавливается возле моей головы. Наклоняется. А я дёргаюсь от него подальше. Вытираю снег с лица.

— У меня уже даже слов нет, чтобы в красках описать мое отношение к вам, Михайлов. Они сплошь нецензурные.