Дикарь

Три раза за последние десять минут? А что, так можно было? Без труда считав мой огненный, бешеный финиш, дикарь выходит из моего тела и, фамильярно перевернув, в буквальном смысле ставит раком.

Затем снова врывается и, взяв в ладони обе груди, пропускает соски между пальцев, сжимает их, продолжая свой марафон. Замечательный. Задорный. Только сзади.

Это слишком! Всё это чересчур!

Но меня никто не спрашивает. Он берёт меня по-собачьи, и, очевидно, ему это нравится.

И мне почему-то хорошо и вкусно, несмотря на наглость и грубость. В какой-то момент он ускоряется, как будто даже рычит, становится сумасшедшим и, завибрировав всем телом, постепенно замедляется.

Затихает. Заставляет меня лечь на живот и валится сверху.

Глава 28

Глава 28

Близость случилась ещё пару раз, прежде чем мы оба отключились. Хотя нет, вру, это неправильное определение. Скорее дикарь поимел меня всласть, сколько ему хотелось, и потом уснул. Сытый и довольный.

Утром я прихожу в себя первой. Приподнимаюсь на локтях. Он спит рядом. Спокойно дышит, без каких-либо неприятных звуков и храпа. Всё такой же красивый и сильный. Непринуждённо развалившись на матрасе как у себя дома. Совершенно не напрягаясь тем фактом, что находится в доме Степановны. Полностью голый. Такой весь мускулистый и покрытый золотистым загаром. В первые секунды после пробуждения мне хочется прижаться к нему, почувствовать жар крепкого мужского тела, горячо обнять. Уж очень радостные по всему организму ощущения. Вроде бы и усталость, смешанная с легкой болью, но вместе с тем какое-то непередаваемое физическое счастье. Как будто я сожрала радугу и теперь свечусь изнутри. Хочется коснуться его гладкой кожи. Михайлов прямо идеальный, и это единственное, что мне в нём нравится. Так-то он скотина, конечно. И тот ещё грубый козёл. Но я заворожённо разглядываю его рельефное, жилистое тело и наслаждаюсь ощущениями.

Но всему хорошему приходит конец — и нашему совместному сну тоже.

Пора вставать. Поэтому я бесцеремонно толкаю здоровенного мужика в плечо.

— Эй, пассажир, конечная станция! Доброе утро и всего хорошего!

Дикарь приоткрывает один глаз и смотрит на меня в недоумении. Я и так позволила ему выше крыши, при том, что он даже слова доброго мне не сказал.

— Хорошо, но мало, — комментирует он, очевидно, наши ночные приключения.

Приподнимается, осматривается, скидывает с себя кусочек одеяла, прикрывающего гору ниже пояса.

Мы как-то одновременно, не сговариваясь, смотрим туда, и мой сосед по койке нехорошо ухмыляется.

— Даже не рассчитывай! Ты и предыдущие-то два раза не заслужил, дикарь.

— Четыре, — поправляет.

Я хмурюсь, потянув на себя покрывало и прикрыв грудь, а то он так жадно на неё смотрит, будто планирует сожрать на завтрак.

— Что, правда четыре раза? — интересуюсь я с нескрываемым удивлением.

В ответ Михайлов широко зевает и практически в прыжке покидает кровать. Когда он разворачивается, его крупное достоинство смотрит прямо на меня.

— Здравствуйте, — нелепо приветствую его эрекцию и, резко отвернувшись, тянусь за майкой, натягиваю её на голое тело.

Спешу на кухню. Хочу скрыться от голодных глаз и заодно убедиться, что с доверенным мне Василием всё в порядке.

Кот грустно лежит возле пустой миски. Надо было натянуть носки. Ступни неприятно жжёт холодом. Метнувшись к ящичкам, тянусь, нахожу ещё одну банку консервов, к слову, последнюю, потом думаю о молоке, но в этот момент оказываюсь прижатой к столешнице.

Даже вскрикиваю, когда тяжёлые лапищи ложатся на мои бёдра. Михайлов подходит ко мне сзади и придавливает телом к столу. Двигаться невозможно.

— Хорошая майка, Барби, особенно когда ты поднимаешь руки, — хрипит мне на ухо, активно гладит ноги, тянется ладонями выше и мнёт грудь, на которой нет бюстгальтера.

— Давай договоримся, — пытаюсь я вырваться и развернуться.

Это тяжело, но мне удаётся. В итоге он прижимается ко мне лицом к лицу, впивается в мой рот, и его достоинство оказывается ровно там, где и должно быть, а учитывая, что трусы я тоже не надела, всё это очень и очень волнительно.

— Не о чём нам договариваться, Барби. Всё и так понятно. Ты женщина, я мужчина. — Лижет шершавым языком ямочку на шее, лапает попу.

Хрипит. Становится активнее. А я продолжаю выступать:

— То, что было ночью, — это как чёрная пятница, понимаешь, Михайлов? Хорошо и щедро, но бывает раз в год! — Пытаюсь отодрать его руки. — Мне надо кормить кота, а тебе — идти к своему коню!

Дикарь останавливается. Ему не нравится, что я не растаяла после ночи. А как же иначе? Он же гордый.

Отходит в сторону и, грубо, со скрипом и шарканьем, отодвинув стул, прямо так — голый! — садится.

Зло скрещивает руки на крепкой груди.

— Завтрак давай. Мужчина голоден!

Я смотрю на него искоса и подхожу к холодильнику, достаю молоко для Василия. Наклонившись, наливаю белой жидкости в миску.

Чувствую, что дикарь обернулся и смотрит.

— Согнешься так ещё раз, и чёрная пятница плавно перетечёт в радостное утро субботы, — ехидно комментирует.