Дикарь

Всплеснув руками, я до такой степени злюсь, что мне хочется рвать на себе волосы. О том, что случилось, знают Семён, Степановна, участковый и ещё полдеревни.

Дикарь ничего не хочет объяснять, только командует. Как будто он купил меня в магазине, недаром зовёт Барби!

— Я думаю, что Елизавета просто устала от твоего отвратительного характера, командного тона, скрытности и грубости, совершила попытку тебя убить, но вы, местные, выгородили её, потому что она тоже родом отсюда. А ты, естественно, обиделся и развёлся? Так было? Михайлов? Поэтому Степановна ненавидит собственную внучку? — не замечаю, что встаю и, спустив Василия на пол, почти кричу.

— Не смей повышать на меня голос! Просто пей! Делай, что я говорю, как положено правильной женщине, — садится, не мигая окидывает меня колючим, чёрным, цвета гуталина взглядом.

— Ясно! Ты можешь трахать меня без защиты, но не можешь нормально поговорить!

Дальше, так и не отыскав отклика, я собираю вещи.

— Не смей уезжать! — Чуть разворачивается, широко расставляя ноги. — Ты под защитой! У тебя есть кров и еда. Что тебе ещё надо?

— Ещё как посмею! И Василия заберу.

— Сама говорила, он может убежать в городе! — выходит из себя.

То, что происходит сейчас, — это битва характеров. Алка и Елизавета, глядя на то, как я сейчас собираю свои пожитки, покрутили бы у виска.

Да много кто сказал бы, что я не в своём уме — ухожу от такого мужика!

Но мне не нужны такие отношения. Или недоотношения. Я не понимаю, что ему надо. Злость затмевает разум, но я не могу. Он не доверяет мне, а я пошла против закона ради него.

В общем, всё! Наверное, я как курица из анекдота: убегаю, чтобы петух за мной побежал. Но дикарь скорее сожрет коврик Степановны, любовно сплетённый из кусочков старых простыней, чем поднимет свой зад и остановит меня. Правильная женщина должна молча пить компот.

— На чём поедешь? — со злым выражением лица, вскипая, почти шипит.

Не отвечаю. Он не рассказывает. Почему я должна?

— Пойдёшь к старосте — и мы больше никогда не увидимся!

Фактически он ставит ультиматум. Хватает меня за горло, не даёт дышать. В дверях оглядываюсь. Дикарь сидит. Не шевелится, уперев в меня злой взгляд.

Хлопнув дверью, иду по тропинке к забору, прочь от этих тайн Мадридского двора. В сердце разброд, под мышкой Василий.

На улице стучу в соседнюю калитку. Семён не откажет. Отвезёт. Он не такой, как этот злой, неразговорчивый, чёрствый тип.

Глава 41

Глава 41

Дикарь

— Ничему тебя жизнь не учит, староста.

— Даня, можно я пойду?

— Для тебя, — зевнув, — Даниил Александрович. Нет нельзя.

Рыпается! Под зад ногой толкаю его обратно в стойло.

— Чистка денника, Семён, занятие не из приятных, но так как ты у нас любитель помогать людям, особенно чужим бабам, то тебе будет проще смириться с тяготами уборки. К тому же, учитывая, что ты ослушался меня и таки повёз её домой, необходимость данного процесса трудно переоценить.

— Михайлов, ты перегибаешь. Я самый главный человек в нашей деревне.

— А я самый сильный, поэтому и заставил тебя надеть старьё, которое годится только для этой работы. — Веду носом, облокотившись на изгородь. — Запахи лошадиных экскрементов привлекают насекомых всех мастей, Сёма. А ещё меня беспокоят нечистоты, скопившиеся в подстилке, не дай бог, заболевания копыт будут. Я бы на твоем месте надел резиновые перчатки — не стоит голыми руками браться за чужое говно.

Топаю ногой. Сёма дёргается. Из его рук едва не выскальзывает лопата для уборки навоза. Он тут же дёргано её подхватывает.

— Не я виновник ваших бед. Ты сам ведёшь себя с ней неправильно. Всю дорогу домой она наглаживала Василия и называла тебя бесчувственным чурбаном.

— Может, и не ты. — Кидаю я ему резиновые сапоги. — Но сорвать зло я решил на тебе.

— Просто расскажи ей, что было, и всё. Я понимаю, что история грязная.

— Натягивай сапоги, снимай свои туфельки, Золушка. Лучше убираться именно в такой обуви, потом ты их легко почистишь, к тому же пары аммиака никак не влияют на резину, в отличие от твоей нежной кожи.

— Вот ты вечно сам всё портишь. Не умеешь с женщинами, так не берись. Ты, кстати, Петру машину так и не починил.

— Там у меня вилы — более удобного инструмента для уборки сена человечество ещё не придумало.

— У нас бы с ней всё сложилось, а ты влез. И, спрашивается, зачем? Сам не гам и другому не дам!

Накрывает злостью. Сложилось бы у них! Протягиваю руку и бросаю в старосту метлой. Он едва уворачивается.

— Сёма, а вот и метла для окончательной очистки, снимешь мне тут паутину, выметешь остатки сена, стружки. В этом смысле метла незаменима.

— В общем, я тебе так скажу, дикарь, раз уж ты не хочешь ворошить прошлое и предпочитаешь пользоваться женщиной и не общаться с ней, то я, пожалуй, её заберу. Сейчас немного очухается, и можно в кино приглашать, раз уж ты ртом разговаривать не умеешь.

Впервые вижу старосту-камикадзе.

Поднимаю с пола бутылку и прочую необходимую ерунду. Со всей силы поочерёдно швыряю в Семёна.

— Вот тебе дезинфицирующий раствор! Ведро! И тряпка! — Он снова пытается увернуться, но я меткий.