Дикарь

— Расскажи мне, девочка, как попала ты туда?.. — спросила она, сочувственно поглядывая в черные глаза Маши.

— Куда попала? — не поняла Маша.

— Да в эту артель… нищих… — произнесла Зоя Федоровна.

Маша подняла на нее свои большие, черные глаза.

— Как попала? Да так уж случилось… При маменьке покойной мы в углу с нею да с Серегой жили. По папертям церковным Христа ради сбирали. А там маменька померла, нас и забрали, бесприютных, и привезли сюда…

— А до этого? До этого, Маша?

— А до этого портняжили маменька, а тятя наш сторожем у казенных складов был. Да скоро помер тятя-то, я еще крошкой была. А там у маменьки болезнь приключилась, работать уж не могла она, И стали мы побираться Христовым именем.

— Тяжело тебе это, Маша? Вероятно, много сочувствия и ласки прочла девочка в кротких и ласковых глазах своей собеседницы, потому что вся вспыхнула, потупилась и залилась слезами.

Сбивчиво и нескладно, между всхлипываниями и плачем, полился горячий рассказ Маши: про Савела, и про Серегу, и про Федьку Косого, и про Семку Вихрастого. Вся боль, вся обида на них, на их грубое с нею обращение, вылились в этом бесхитростном рассказе.

Зоя Федоровна внимательно слушала ее.

В доброй, отзывчивой душе молодой женщины уже шевелилось желание помочь этой девочке.

— Послушай, Маша, а что, если я возьму тебя и увезу к себе? Ты бы согласилась поселиться у меня в доме, помогать в мелкой работе? Я бы и жалованье тебе платила… Ну, что, Маша? — спросила она, обнимая девочку и глядя ей в глаза.

С минуту та не могла произнести от волнения ни слова… Таким горячим светом, таким счастьем брызнули ей в душу эти слова. Огромная радость заполнила сердце девочки. Ей неудержимо захотелось упасть на колени перед доброй барыней и целовать её руки и обливать их слезами благодарности.

Но вдруг внезапная мысль сверкнула в голове Маши: «А Дима? Димушка? Мой благодетель и друг, столько раз выручавший меня из беды? Как же оставить его теперь? Он так добр, согласился взять меня с собою, а я… Нет, никогда, ни за что!..»

И, подняв глаза на свою собеседницу, Маша ответила ей твердым спокойным тоном:

— Спасибо вам, добрая барынька… Господь вам помоги за вашу ласку, а только я… я не могу никуда уйти отсюда…

— Но почему же? Почему? Молчание было ответом на этот вопрос, Ганзевской.

Зоя Федоровна хотела порасспросить девочку, вывести ее на откровенность, но в этот миг вблизи раздались веселые, молодые голоса, и одновременно появились перед скамейкой Ни, Любинька, братья Футуровы и Лева.

— Вот вы куда запропастились! А мы-то вас ищем, ищем повсюду. Вас нам положительно не хватает, вы с этой цыганочкой вносили столько оживления в танцы! — смеясь, кричал Базиль Футуров и, на правах бального дирижера, подхватил под руку Зою Федоровну и повлек ее обратно на площадку.

Его старший брат Володя взял Машу за одну руку, за другую смуглую руку девочку подхватила Ни, и в сопровождении галопировавшего позади них Левушки, все они бросились по направлению садовой площадки.

— Если тебе когда-нибудь понадобится моя помощь, вот адрес. Смотри, не потеряй бумажку! — успела шепнуть Ганзевская и, ловко вынув свободной рукой из своего кармана какую-то бумажку, сунула ее в карман Маши, так быстро, что никто из спутников ничего не заметил.

— Приглашайте ваших дам, кавалеры! — раздался опять громкий голос Базиля, уже успевшего очутиться снова на танцевальной площадке.

И снова умчалась куда-то тусклая действительность из души Маши, и снова зацвела и засверкала в ней радужная, пестрая, прекрасная сказка.

Веселый мотив кадрили рвался из окон дома, заменив собою грустные нежные звуки вальса.

Володя Футуров, не умевший танцевать, передал Машу Николаю Стремнину. И теперь сама Маша, никогда в жизни не видевшая, как танцуют бальные танцы, потешно путала фигуры к немалой забаве своего кавалера.

Ни, танцевавшая с Базилем, тем не менее всячески подбадривала веселившуюся от души девочку.

— Молодец, Машута, не смущайся, все очень хорошо! — то и дело похваливала ее милая девушка.

Дима, наблюдавший в стороне, был искренно счастлив за своего друга. При виде оживленного, разгоревшегося личика Маши, ему самому становилось как-то светлее и радостнее на душе.

«Пусть резвится… пусть всем будет хорошо и весело, — думал он. — Я унесу завтра, счастливое, радостное воспоминание из дома»…

Завтра? Что-то принесет ему самому это завтра? Он об этом вовсе и не думает пока.

Сейчас он весь погрузился в созерцание танцующих и в обрывки разговоров, долетающих до него.

Вот вертится Николаша с Машей.

— У нас в роте кадет есть, который на пари двадцать котлет в один присест съедает, — занимает разговором свою «даму» разошедшийся в конце концов застенчивый Николаша, нимало не смущающийся её более чем скромным костюмом.

— Ай, батюшки, да неужто ж правду? Все, как есть, так и слопает? — широко раскрывает Маша свои и без того огромные глаза.

— Все! — от души расхохотался её искреннему недоумению Николаша.