Дикарка для Хулигана (СИ)

Извини, малышка, я не смог. Надеюсь, однажды ты сможешь простить меня. Я так много хотел сказать тебе. Так много хотел сделать в этой жизни. Я хотел дать тебе семью, которую ты хотела, детей, о которых мечтала. Показать тебе мир. Погулять по улицам Берлина и Лондона вместе с тобой. Покорить горы Шотландии и равнины Ирландии. Смотреть с тобой на снежные сугробы, плавая голышом в бассейне на крыше того домика. Но я не смог. Прости, Диана. Отпусти и живи. Ты сможешь, любимая. Только, молю, помни, как сильно я любил тебя. Любил до последнего вдоха. До последней секунды жизни. До последнего удара сердца. Я любил тебя так сильно, что буду с тобой даже после смерти. Бесплотным призраком я буду оберегать тебя от всего на свете. Я всегда буду рядом с тобой. Я люблю тебя…

— Я не отпущу тебя! Никогда, Егор! Ты слышишь меня?! Слышишь?! Я не отпущу!!!

Слышу. Так чётко слышу, что кажется, стоит открыть глаза, и я увижу тебя, Дикарка. Пойму, что это всего лишь ночной кошмар, который растворится вместе с тьмой, как только я коснусь тебя.

Я должен поднять веки. Должен. Я проснусь. Я буду рядом.

Сквозь боль и кровавую пелену вынуждаю себя сделать это, только чтобы вернуться в пугающую реальность. Дианы нет. Я вишу вверх ногами в угнанной тачке посреди дороги. Меня окружают менты, а боль забирает последние силы.

— Я… всегда… — закашлявшись, выплёвываю кровь. — буду… любить… По…м…ни…

Холод окутывает не только тело, но и сознание. Последний натужный, болезненный вдох, и я проваливаюсь в пустоту, из которой уже не выберусь.

Глава 59

Невыносимо больно отпускать

37 дней спустя

Насыпаю Бублику корм и заливаю чайные листья кипятком. Наблюдаю, как они медленно распускаются и кружатся в прозрачном заварнике. Просто стою и смотрю, ни о чём не думая. Полностью погружаюсь в процесс, пока не проходит время, необходимое для заварки. Тряхнув головой, избавляюсь от оцепенения, которое периодически охватывает меня. Делаю чай и возвращаюсь в спальню. Несмотря на то, что за окном май, крепче запахиваю полы махрового халата, забираюсь на кровать и укрываю ноги одеялом. Кот тут же запрыгивает на колени и, принимаясь мурчать, трётся о левую часть груди.

Говорят, что кошки чувствуют чужую боль и всегда ложатся туда, где болит.

Болит ли моё сердце? Не знаю. Я больше ничего не понимаю. Иногда мне кажется, что оно даже не бьётся. А иногда ощущение такое, словно в него втыкают иглы. Просыпаясь ночами после очередного кошмара, всегда хватаюсь за грудь, которую будто вскрывают тупыми ржавыми ножами. Стараюсь удержать там изуродованную мышцу вместе неустанной надеждой, что Егор рано или поздно объявится. Просто даст знать, где он и что с ним.

Рассеянно проведя ладонью по длинной шерсти, по новой мучаю себя бесконечными вопросами без ответов.

Куда Егор пропал? Что с ним случилось? Я не верю, что он просто бросил меня. Даже машина осталась стоять под подъездом. Жив ли он вообще? Для чего соврал про отца?

Когда он не приехал к нам с Тимой на день рождения, сказав, что отец в больнице, я знала, что он что-то утаивает, но предпочла доверять ему без вопросов. Вот только до полуночи он так и не явился, а телефон вне зоны действия сети уже тридцать восьмой день.

Бесполезные попытки дозвониться до него я прекратила ещё две недели назад. Я звонила Северову всю ночь, а утром рванула в дом его отца. Дверь открыла Ира — его невеста, и очень удивилась моему появлению. Но ещё больше она удивилась, когда я спросила, в какой больнице лежит Константин Витальевич. Тогда же я поняла, что Егор солгал мне, но до сих пор не понимаю, зачем и куда он исчез.

Стук в дверь вытягивает меня из пучины отчаяния и одиночества, в которую превратилась моя жизнь.

Нехотя поднимаюсь с постели и иду открывать, пока мой постоянный спутник Бублик семенит рядом. Он вообще от меня не отходит.

Сегодня меня развлекает Тимоха. Каждый день приезжает кто-то из родных. Они стараются отвлечь меня, уговаривают вернуться домой, но я всегда отказываюсь. Мама готовит и убирает, хотя у меня и так чисто и полный холодильник. Папа вечно хмурый и бурчащий, что мне здесь нечего делать. Андрей, как и всегда, поддерживает моё решение и заверяет, что всё будет хорошо. Он единственный, кто не настаивает на моём возвращении. НикМак, что удивительно, тоже не слишком напористо требуют у меня вернуться. Но больше удивляет то, что они не злятся на Егора, а будто расстроены не меньше меня.

Тимоха же в своём репертуаре.

— Хай, братишка. — обнимает за плечи, задерживая немного дольше, чем раньше. — Не буду спрашивать, как ты. И так вижу, что хреново. Я тебе притащил пироженки и гематогенки. Мама пирожков с мясом нажарила. — поднимает вверх увесистый объёмный пакет, проходя сразу на кухню. — Знаю-знаю. Аппетита нет, но съешь хоть один, чтобы я мог отчитаться маме, что накормил тебя. — толкает с улыбкой, выкладывая всё на стол.

Поднимаю уголки губ исключительно по инерции. Когда двойняшка улыбается — это заразно. Ему просто невозможно не ответить. Впрочем, у всех моих братьев зашкаливает обаяние.