Дикие

Риз возвращается к воде, но через пару секунд зовет меня, и я, сощурившись, смотрю на нее. Она держит в руке бутылку с открытой крышкой.

— Что?

— Ее уже открывали. Кольцо сорвано.

Я припоминаю, как директриса стояла над бутылками, когда мы вошли. В руках у нее что-то было. Я поворачиваюсь к ней, стараясь поймать ее взгляд, но она смотрит прямо перед собой.

— Только одна?

Риз берет другую бутылку из упаковки и скручивает крышку.

— Эта тоже.

Я подползаю к ней, и мы вместе проверяем остальные бутылки. Каждая, все до единой, открываются легко, и на каждой сорвано кольцо.

— Черт, — говорю я, но Риз уже на ногах и надвигается на директрису.

— Что вы с ними сделали? — тихо спрашивает она.

Пол под моими коленями влажный, и вода пропитывает джинсы. Директриса что-то сделала с бутылками, но что?

Я подношу одну из бутылок к свету. Сперва я ничего не вижу, но потом… Осадок на дне, россыпь крупиц черного пороха.

Риз замолкает, когда я проношусь мимо нее. Директриса пытается увернуться, но я цепляю ее пальцами за карман на брюках и подтягиваю к себе. Я права — я знаю, что я права, и хотела бы, чтобы это было для меня неожиданностью, но все это мне уже знакомо. Все повторяется снова.

— Гетти, — говорит Риз, — что такое?

Директриса пытается вывернуться, но я вдавливаю плечо ей в грудь, прижимая ее к стене.

— Проверь патроны, — говорю я. — Сама увидишь.

— Я не хотела никому зла, — молит директриса. — Я только хотела помочь.

— О, — говорит Риз у меня за спиной. Мне не нужно оборачиваться, чтобы понять, что она нашла. Часть патронов вскрыта, как учили нас старшие девочки из ружейной смены. Я не знаю, кто и как впервые обнаружил, что щепотка пороха может сделать с телом, зараженным токс. Никто не рассказывал, а я не спрашивала. Но я знаю, что умирать от такого будешь медленно — как будто погружаясь в сон, с той только разницей, что этот сон наполняет тебя болью.

— Вы насыпали в воду порох, так? — говорю я. Мое лицо так близко, что слюна брызжет ей на щеку.

Прежде чем я успеваю увернуться, она берет мое лицо в ладони и смотрит на меня сверху вниз, и чем ласковее становится ее взгляд, тем сильнее сжимаются ее руки.

— Послушай меня, — говорит она. — Так будет лучше для вас.

— Отпустите ее, — говорит Риз, но директриса словно не слышит.

— Они уже в пути, Гетти. Истребители с авианосца. — Она понижает голос, почти шепчет. — Ты знаешь, на что они способны.

Еще бы. Дело не в том, о чем говорили на базе. А в том, о чем не говорили. И это молчание было красноречивее любых слов.

Я отбрасываю ее руки и отступаю назад.

— Почему сейчас? У них было полтора года. Что изменилось?

— Внутри исследовательской группы кто-то заразился, — говорит она. — А кто-то из вас, девочек, нарушил карантин.

Я призываю на помощь все силы, чтобы не упасть, потому что вина обрушивается на меня и тянет на дно, но мне нельзя этого показывать. Нельзя, чтобы директриса узнала, что это были мы.

— Слишком слабые перспективы, слишком велик риск, — продолжает она. — Они не могут вылечить токс. Если бы у них была возможность проводить больше экспериментов…

— Экспериментов? — Ее слова задевают в памяти какую-то струнку, но я никак не могу ухватить мысль; закрываю глаз и проматываю события последних дней, пока не добираюсь до нужного воспоминания. Уэлч на причале, перед смертью. Они хотели проводить испытания на вас, сказала она, но я им не позволяла.

— Уэлч была на нашей стороне, — говорю я. — Верно?

Директриса хмурится.

— Я не знаю, из кого состоит «ваша» сторона, Гетти, но мисс Уэлч была категорически против того, чтобы подвергать эксперименту всё тело, если это могло привести к излишним страданиям. — Она нервно улыбается. — Лично я считаю, что она ошибалась. Теперь это очевидно вдвойне.

— Она покончила с собой. — Меня трясет, и Риз, подступив ближе, кладет руку мне на спину. — Она сделала это из-за ваших планов.

— Давайте не будем забывать, — говорит директриса, и по ее лицу пробегает тень раздражения, — что она была взрослой женщиной, способной на критическое мышление. Она сделала выбор. Я не собираюсь брать на себя ответственность за ее поступки.

Она права, Уэлч сделала выбор — она выбирала нас каждый раз, когда выбрасывала в океан зараженные продукты, каждый раз, когда заставляла нас лгать директрисе.

А я ошибалась. Все это время я ошибалась на ее счет.

Я не могу больше здесь находиться. С каждым своим промахом я копала нам яму. Этому острову будет лучше без меня, даже когда прилетят самолеты.

— Гетти, — говорит Риз у меня за спиной. Из коридора все громче доносятся голоса: девочки таскают из соседних кабинетов столы и скамьи, все, чем можно загородить двери.

Я возвращаюсь к директрисе.

— Когда прилетят самолеты?

— До темноты.

Вот и все. Один день. Все, что осталось у Ракстера, пока эскадрилья истребителей не сотрет его с лица земли. Я слышу в голове голос отца, и он говорит мне бежать, бежать как можно дальше и как можно быстрее. Так я и поступлю, но сперва мне нужно понять кое-что еще.

— Зачем возиться с водой, если нам все рано конец?

Директриса тихонько кашляет.

— Так было бы гуманнее.