Дикие

Сперва она молчит, и в сиянии ее волос я вижу ее широко распахнутые глаза. И тут она судорожно вздыхает.

— Мой дом, — говорит она. На ее лице странная борьба, словно она старается не рассмеяться — или не расплакаться. — Он точно говорил про мой дом?

Разумеется, это то, что она услышала в первую очередь. В общем-то, я могу ее понять.

— Точно, — говорю я. — Я серьезно, Риз, мы должны найти Байетт. Она где-то рядом.

— Я в этом не сомневаюсь, — говорит Риз. Она произносит эти слова быстро и непринужденно, с нарочито бесстрастным лицом, а это означает одно: она что-то недоговаривает.

— Но?.. — спрашиваю я. — Байетт где-то рядом, но — что?

Этого следовало ожидать, но слова Риз все равно застают меня врасплох:

— Живая или мертвая?

Жаркая волна злости, яркой и разрушительной, захлестывает меня, потому что с самого лазарета я гнала от себя эту мысль. Неужели обязательно было говорить это вслух?

— Что это за вопрос такой?

— Важный. Ты же не дура, Гетти. Ты прекрасно знаешь, что обычно бывает с такими, как мы.

— Сейчас происходит что-то другое. — Я делаю глубокий вдох и сжимаю кулаки. Гони, гони эту мысль. Она жива, жива, жива. — Обычно никто не пропадает. Это должно что-то означать.

— Угу. Думаю, это означает, что она уже мертва.

Я отталкиваюсь от лестницы, подавляя нарастающую панику. Риз ошибается, с Байетт все хорошо.

— Тогда почему мы ее не сожгли? Она жива. Я должна ее найти. Должна!

— И что потом? Мы не можем ей помочь.

Конечно, она права. Но это не имеет значения.

— Мы будем рядом, — говорю я. — Это единственное, что нам остается. И я не собираюсь сдаваться. Может, я и не знаю, где она сейчас, но я знаю, где она будет завтра ночью. И я пойду за ней.

— Нет. — Риз говорит тихо и резко, подавшись вперед. — Ты сама знаешь, что нельзя. Это нарушение карантина.

— И что? Я из лодочной смены. Лодочной смене разрешено выходить за забор.

Она закатывает глаза.

— Насколько я знаю, это касается походов за припасами, а не тайных вылазок на поиски подруги.

Я отмахиваюсь от ее слов. Нет ничего важнее карантина, говорили нам, но выбор между карантином и Байетт для меня даже не стоит.

— И даже если ты пойдешь, — продолжает Риз, — как ты планируешь вернуться в школу? — Она тянет себя за косу серебряными пальцами, и секущиеся кончики топорщатся во все стороны. — Ворота на замке, и…

— Я перелезу через забор, — с жаром перебиваю я. — Что-нибудь придумаю. Тут я спокойна.

— А я — нет, — говорит она и смотрит на меня; я вижу ее открытое, неуверенное лицо — и вздрагиваю, снова ощутив ту тягу, которую пыталась заглушить со дня нашего знакомства.

— Пошли со мной, — говорю я. — Пойдем вместе.

Мои слова творят чудеса. Только что она была со мной, и наши головы едва ли не соприкасались, а в следующий миг ее поза меняется на до боли знакомую. Руки скрещены на груди, челюсть стиснута, глаза ничего не выражают.

— Нет, — говорит она. — Делай что хочешь, но я с тобой не пойду.

Впервые я не хочу оставлять все как есть. На этот раз дело слишком важное.

— Почему?

Она раздраженно вздыхает.

— Гетти…

У меня заканчивается терпение. Я вцепляюсь в край койки так сильно, что всаживаю занозу глубоко в ладонь.

— Да что с тобой такое? Байетт — наша подруга! Неужели тебе не хочется ей помочь?

— Мои желания здесь ни при чем, — произносит она, но меня уже не остановить, и я говорю громче, чем следует, злее, чем сама от себя ожидаю.

— Потому что тебе все равно, — продолжаю я желчно. — Я знаю, что это делает тебя лучше меня, но я не могу поставить крест на всем мире, как делаешь ты.

— Это мне-то все равно? Да ты… — И она замолкает, осекшись, словно я сделала ей больно. На секунду все чувства проступают у нее на лице. Отчаянное желание, обреченность, ощущение предательства, боль от необходимости смотреть, как любимый остров крадет у нее людей, которые ей дороги, хотя она тщательно это скрывает.

— Ох, — вырывается у меня. Осипший вдруг голос застревает в горле. Все, что я говорила себе каждый день с момента нашего знакомства, было неправдой. Я говорила, что она холодная, а она, возможно, горела все это время. — Прости. Черт, Риз, прости меня.

Она лишилась обоих родителей, и вот к чему это привело. Вот что осталось в ее душе. Разгром. Я должна была понять. Должна была увидеть, что она любит не меньше моего. Только моя любовь придает мне сил, а ее — пригвождает к земле.

— Я бы хотела, — говорит она, не глядя на меня. — Я бы хотела быть как ты. Но я не могу пойти искать Байетт, если не смогла пойти искать его. Я думала, что лодочная смена — единственный способ попасть за забор, но ты — ты готова выкорчевать этот забор голыми руками. — Она судорожно вздыхает и тихо заканчивает: — Почему я не смогла сделать того же ради отца?

Впервые за все время я, кажется, знаю, что на это ответить. То, что говорили мне, когда я была маленькая и отца отправляли на операции.

— Ты его дочь, — говорю я. — Это не ты должна его защищать.

Она не отвечает, но слушает.