Дикие

Байетт пришла сюда, понимая, что умирает. Сюда, подальше от палаты, в которую ее поместили.

Меня сотрясают рыдания, и я прячу лицо на шее Байетт, отдаваясь этой дрожи. Директриса говорила, а я не верила. Байетт слишком велика, слишком материальна, чтобы исчезнуть. Как они могли такое с ней сотворить? Как Паретта могла увидеть ее и не понять, какая она?

– Что думаешь делать? – спрашивает Риз, когда я затихаю. – Мы ведь не сможем ее взять.

– Что?

– Мы не можем здесь оставаться. Школа, наверное, уже уничтожена, а самолеты скоро будут здесь.

– Я ее не брошу, – говорю я, поправляя на Байетт куртку.

– Но…

– Я сказала, что не брошу ее.

Я не вижу выхода, потому что ни я, ни Риз не собираемся отступать. Я замечаю, как она стискивает зубы. Оставаться здесь опасно, и я это понимаю, но после всего, что я сделала, чтобы найти Байетт, я не могу ее бросить.

Риз вздыхает и, кажется, собирается что-то сказать, но тут я слышу кашель, легкий, едва различимый вдох, и подпрыгиваю. Я медленно поворачиваюсь. Я почти боюсь на нее смотреть.

Она жива. Ее грудная клетка слабо вздымается, и она, хлопая глазами, открывает рот.

– О боже. – Я поддерживаю ее, положив руку на затылок. – Байетт, ты меня слышишь?

Наконец она опускает подбородок и смотрит на меня, и я чувствую, как с моего лица сползает улыбка. Что-то неправильно.

– Байетт?

– Что такое? – спрашивает Риз.

– Я не знаю. – Я беру руку Байетт и прижимаю ее к своей щеке. – Это я, Гетти.

Ничего. Никакого узнавания. Лицо принадлежит Байетт, но самой Байетт нет.

– Не понимаю, – говорит Риз. – Они ее отравили. Почему она еще жива?

Я смотрю на ее безвольно висящую тощую руку, на повязку и выглядывающие из-под нее края раны.

– Она жива, потому что она его вытащила.

– Что?

– Газ должен был убить токс, но она вытащила своего червя. В ней больше нечего убивать. – Глаза Байетт смотрят куда-то в пустоту над моим плечом. – И, похоже, с ним ушла и она сама – ее личность, все, что делало ее Байетт.

Риз приседает рядом у ног Байетт, и ее голова медленно поворачивается к ней. В первую секунду мне кажется, что я вижу какую-то искру, но она пропадает прежде, чем я могу убедиться, что мне не привиделось.

– Давай посмотрим, может ли она двигаться, – говорит Риз. – Ты слишком слабая, а в одиночку я ее до лодки не дотащу.

Ты ранена, подразумевает она, но никогда этого не скажет. Даже теперь, после всего, что было.

Я встаю с одной стороны, а Риз – с другой, и вместе мы поднимаем Байетт на ноги, когда откуда-то издали доносится низкий, постепенно нарастающий рокот. Самолеты. У меня пересыхает во рту, а волоски на загривке встают дыбом.

– Черт, надо поторапливаться.

Байетт шагает неуверенно, как будто только учится передвигать конечностями, но мы медленно идем назад к центру.

Мы заходим внутрь и начинаем путь по бесконечным коридорам. Силы покидают меня, и каждый шаг дается все тяжелее, пока наконец мы не выходим в главную приемную, где сквозь заколоченные окна пробивается полуденное солнце. Мы останавливаемся и прислоняем Байетт к стойке, чтобы немного перевести дух. Я чувствую, что Риз наблюдает за мной. Она ждет, когда я это скажу – когда соглашусь оставить Байетт, вот только ждать ей придется долго.

– Пошли, – говорю я. – Сейчас или никогда.

Мы идем по болоту. На берегу виднеется наша лодка, и она так далеко, что я теряю остатки сил, но Риз произносит мое имя – всего один раз. Жестко и настойчиво. Она верит, что я смогу, и я должна.

Раздается свист, и на нас обрушивается поток ледяного воздуха. «Ложись», – только и успеваю сказать я, как над нами пролетают три истребителя. Шум стоит такой, что я не могу думать, не могу ничего – только терпеть. Они летят слишком низко. У нас совсем не осталось времени.

Самолеты уходят на второй круг, и я здоровой рукой поднимаю Байетт.

– Идем.

Вот наконец и причал, и мы, оскальзываясь, спускаемся к воде, волоча за собой Байетт. Мы осторожно укладываем ее между скамейками; глаза у нее закрыты, но она дышит. Она жива.

– Забирайся, – говорит Риз. – Я нас вытолкну.

Лодку раскачивают волны, когда Риз запрыгивает внутрь; мотор оживает, и лодка трогается с места. Мы быстро разворачиваемся и несемся прочь, едва касаясь воды, и остров удаляется, пока не пропадает в облаке водной пыли. Мы уплываем, и в какой-то момент я перестаю слышать самолеты.

Снег прекращается, и становится теплее; океан слепит глаз, корпус лодки сверкает от брызг. Проходят минуты, потом часы, а я все смотрю на горизонт, пытаясь разглядеть приземистые строения Кэмп-Нэша. Но материк размывается и, сколько бы Риз ни сражалась с волнами, не становится ближе ни на дюйм.

До берега остаются многие мили, когда она с разочарованным стоном заглушает мотор. Я вздрагиваю и потираю слепой глаз.

– Что ты делаешь?

– Течение сносит нас в сторону от залива. Так мы до берега не доберемся.

– И поэтому мы остановились?

– Надо подождать, пока течение сменится. – Она отбрасывает с лица волосы и поднимается на ноги, из-за чего лодка накреняется набок. – Иначе впустую будем расходовать топливо, а оно не бесконечно.