А поздно вечером, ворочаясь на жесткой солдатской постели, он понял еще одну простую истину: жизнь офицерского и рядового составов в этой «освободительной» армии разительно похожа на жизнь «новых русских» и, сравнительно с ними, — простых колхозников там, в покинутой им России. У офицеров — свои порядки, жратва и одежда, а у рядовых — полуголодное существование, основной радостью которого являлся сбитый на лету воробей или скворец (обычно птицы в тех краях в пределах видимости человеческого глаза на землю не садятся), или найденная где-нибудь в скалах полянка с киндзой, а то и чей-то заброшенный огород с луком. Некоторые не брезговали «шакалить» по вечерам в помойных ящиках у офицерских столовых и, видимо, не были «в пролете» — вечно ходили со сравнительно довольными рожами.
Да не только в питании было дело: особые порядки касались и вещевой службы (кому че, кому — ниче), и девочек старших, «больших» офицеров, а также женского пола из состава медперсонала и кухни. И рядовых солдат в этих вопросах ставили в жесткие рамки, не вызывающие сомнения в их полной беспомощности перед офицерской элитой…
С пятого апреля начались усиленные занятия сформированных накануне штурмовых групп, в которые входили солдаты, крепкие еще, здоровые в общем, по командирским понятиям — не совсем сдыхающие от недоедания. Занятия проходили с впечатляющим эффектом: по небу туда-сюда носились штурмовики, по полю, маневрируя, ползали танки Т-72, а пехота орала «ур-р-ря!» и вовсю палила холостыми из АКМ-ов, норовя попасть гранатой-болванкой по танковой решетке радиатора. Понять, конечно, кто кого лупит, было трудновато, но само обращение с оружием, полнейшая безнаказанность от пуль и осколков — относительная, конечно, ибо холостым выстрелом иногда запросто вышибали глаз, а безобидным на первый взгляд взрывпакетом отрывало руку, ногу, а то и чего похлеще при ползании по-пластунски, — возбуждали солдатиков-добровольцев не хуже хорошей наркоты.
В этот же день любовница комбрига — Назик, семнадцатилетняя симпатюля, шастала по полю с видеокамерой, снимая «для памяти» наиболее интересные моменты учебной штурмовки. Позы она, конечно, подражая великому Федерико Феллини, принимала такие, что у штурмующих оружие из рук вываливалось при виде ее различных оголенностей, но и сама при этом увлеклась настолько, что имела неосторожность приблизиться на опасное расстояние к маневрирующему Т-72. А молодой, неопытный механик-водитель, естественно, не мог видеть, что сзади танка совершает променад такая «драгоценность». Ну и зацепил правым бортом ее плечо. Слегка, порвав бортовым крюком лямку вязаного то ли платья, го ли полупальто. Но этого оказалось достаточно, чтобы комбриговская ППЖ взвыла в полный голос не столько от боли, сколько от страха и злости за испорченный наряд. А через пять минут эчмиадзинские офицеры затаптывали в грязь ничего не понимающего, перепуганного танкиста. Шлюшка Назик тоже старалась внести свою лепту в избиение, норовя пнуть его в лицо, да побольнее, подкованными каблучками замшевых сапожек. Это «дело», которое Олег наблюдал издали, называлось здесь «обычным». А к утру следующего дня Рашид принес новость:
— Слышь, русаки! А танкист-пацан «дуба секанул» — забили его до смерти! Еще один «павший в боях за свободу и независимость НКР» — посмотрите, домой так и напишут!
Понятное дело, по бригаде поползли нехорошие слухи и кривотолки. Это перед наступлением-то! И начальство решило преподнести рядовому составу «большой сюрприз»…
В десять часов утра на запасные пути местной железнодорожной станции загнали необычный состав: наглухо закрытые пульмановские вагоны, на тамбурных площадках которых примостились по паре солдат с овчаркой. На ярко-красным погонах у них были две золотистые буквы «ВВ» — внутренние войска. На станции солдаты сноровисто, по одному спрыгнули с подножек и, поднатужившись, налегли на двери-ворота. Те, постукивая роликами, поехали в сторону, открывая проемы, забранные решетками, сваренными из толстой арматуры. И тотчас встречающих состав добровольцев оглушило… женским гомоном, выкриками и крепким, совсем не женским матом.