Дикие лебеди

На пятый день грузовик высадил нас возле зернохранилища на вершине горы. Поверив пропаганде, я ожидала, что нас встретят барабанным боем и торжественно приколют на грудь красные бумажные цветы, но нас приветствовал всего один чиновник из коммуны. Он произнес речь, состоящую из напыщенных газетных штампов. С ним явилось два десятка крестьян, которые помогли нам нести постели и чемоданы. Лица их были непроницаемы, я совершенно не понимала, что они говорят.

К нашему новому дому мы с сестрой отправились в компании двух девочек и четырех мальчиков, из которых состояла наша группа. Четверо крестьян, несшие часть нашего багажа, хранили молчание и, видимо, не понимали наших вопросов. Мы тоже умолкли. Долгие часы мы шли гуськом, все глубже погружаясь в темно — зеленый мир гор. Я так изнемогла, что уже не замечала их красоты. В какой — то миг, когда я, опершись о скалу, переводила дух, мне открылось наше одиночество. Наш отряд терялся среди необъятных, бескрайних гор — вокруг ни дороги, ни жилья, ни других людей, только шелестящие на ветру леса и журчание невидимых рек. Я растворялась в безмолвии молчаливой, дикой, таинственной природы.

На закате мы пришли в деревню, в которой не светился ни один дом. Электричества не было, а масло из бережливости зажигали только в полной темноте. Люди стояли у дверей и смотрели на нас, разинув рты. Я не понимала, что кроется за бесстрастным выражением их лиц — интерес или безразличие. Так смотрели на иностранцев в Китае, когда он впервые открылся в 1970–е годы. Несомненно, мы для крестьян были иностранцами — как и они для нас.

Деревня приготовила нам жилье: хижину из дерева и глины. В ней имелось две больших комнаты — одна для четырех мальчиков, другая для четырех девочек. По коридору можно было пройти в деревенский зал собраний, где сложили кирпичную печь, чтобы мы на ней готовили.

Я в изнеможении упала на жесткую доску — то была наша с сестрой кровать. За нами прибежали дети и с радостными криками забарабанили в дверь. Когда мы ее открыли, дети исчезли. Стоило нам ее закрыть — стук возобновлялся. Они заглядывали в окно — обычную ничем не прикрытую квадратную дырку в стене — и визжали. Сначала мы улыбались и приглашали их зайти, но наше дружелюбие на находило отклика. Мне не терпелось помыться. Мы занавесили окно старой рубашкой и опустили полотенца в тазы с ледяной водой. Я старалась не обращать внимания на хихикающих детей, то и дело заглядывающих за «занавеску». Мы мылись, не снимая клетчатых курток.

Один из мальчиков в нашей группе исполнял роль руководителя и посредника в общении с деревенскими. Он сообщил, что у нас есть несколько дней на решение проблем с водой, керосином и дровами. После этого мы отправляемся работать в поле.

В Ниннане все делалось вручную, как 2 000 лет назад. Не было ни техники, ни тяглового скота. Нехватка пищи не позволяла разводить лошадей и ослов. К нашему приезду деревенские наполнили водой большой глиняный сосуд. На следующий день я поняла, как драгоценна каждая капля. За водой надо было полчаса карабкаться по узким тропкам с деревянными ведрами на коромысле. С водой они весили под сорок килограмм. У меня плечи ныли даже от пустых ведер. Я страшно обрадовалась, когда мальчики галантно заявили, что носить воду — их работа.

Они же готовили, потому что трое из четырех девочек, в том числе и я, в силу семейного происхождения никогда в жизни не подходили к плите. Теперь пришлось обучаться кулинарии в суровых условиях. Необмолоченное зерно клали в каменную ступу и изо всех сил били тяжелым пестом. Затем смесь пересыпали в большую низкую бамбуковую корзину, которую особым образом трясли, так что легкая шелуха собиралась наверху, откуда ее можно было снять, а рис оставался внизу. Через пару минут руки у меня не только ужасно разболелись, но и затряслись, так что я не в состоянии была поднять корзину. За каждый завтрак, обед и ужин приходилось вести изнурительную борьбу.

Следующая задача — собирание топлива. Роща, откуда, в соответствии с правилами охраны лесов, можно было приносить дрова, находилась в двух часах ходьбы. Нам разрешалось обрезать только маленькие веточки, поэтому мы залезали на низкорослые сосны и обрубали с них все, что могли.

Поленья связывали и носили на спине. Как самой младшей в группе, мне поручили всего лишь нести корзину с мягкими сосновыми иголками. Домой мы возвращались еще два часа, вверх и вниз по горным тропинкам. Когда мы наконец дошли, я от усталости вообразила, что несла килограммов шестьдесят. Поставив корзину на весы, не поверила собственным глазам: она едва дотягивала до двух с половиной. Этого топлива не хватило бы и на котелок воды.

В один из первых же походов за дровами, слезая с дерева, я порвала штаны. От смущения я спряталась в кусты и вышла оттуда с таким расчетом, чтобы оказаться последней и скрыть от всех свой позор. Мальчики — все до одного настоящие джентльмены — настаивали, чтобы я шла впереди, тогда они не будут шагать слишком быстро. Я упорно повторяла, что мне нравится идти последней и я поступаю так не из вежливости.