Дикие лебеди

«Январский штурм» стал началом жестокого насилия по отношению к «попутчикам капитализма». Теперь у партийных функционеров отнимали власть и натравливали на них народ. Люди, ненавидевшие свое начальство, пользовались возможностью отомстить, хотя жертвам предыдущих кампаний действовать не разрешалось. До того, как Мао сделал новые назначения, прошло определенное время — на этой стадии он еще не знал, кому доверить те или иные посты; по этой причине амбициозные карьеристы горели желанием продемонстрировать свою воинственность и надеялись, что таким образом выслужатся в новые руководители. Соперничающие фракции соревновались в зверствах. Значительная часть населения примыкала к ним вследствие запугивания, конформизма, преданности Мао, жажды свести личные счеты или просто чтобы снять напряжение.

Наконец физическое насилие коснулось и моей мамы. Оно исходило не от ее подчиненных, а в основном от бывших заключенных, работавших в уличных мастерских ее восточного района — грабителей, насильников, наркоторговцев и сутенеров. В отличие от «политических преступников», страдавших от «культурной революции», этих обыкновенных уголовников науськивали на людей, заранее определенных в качестве жертв. Собственно против мамы они ничего не имели, но она принадлежала к руководству их района, и этого им было достаточно.

На устраиваемых против нее собраниях бывшие заключенные проявляли особенную активность. Однажды она пришла домой с лицом, перекошенным от боли. Ей приказали стоять на коленях на битом стекле. Бабушка весь вечер вынимала из ее коленей осколки пинцетом и иглой. На следующий день она сшила маме толстые наколенники, а также защитную подушку, оборачиваемую вокруг пояса — именно в эту уязвимую часть тела нападающие направляли свои удары.

Несколько раз маму водили по улицам в дурацком колпаке и с тяжелой табличкой, свисающей с шеи, где ее имя было перечеркнуто большим крестом в знак унижения и падения. Через каждую пару шагов ее вместе с товарищами по несчастью заставляли становиться на колени и отбивать толпе земные поклоны. Над ними издевались дети. Некоторые кричали, что они бьют головой о землю недостаточно громко и требовали повторить. Тогда маме приходилось снова биться головой о каменную мостовую.

Как–то зимой проводился «митинг борьбы» в уличной мастерской. Перед митингом, когда его участники обедали в столовой, маме и другим «преступникам» было велено полтора часа стоять на усыпанной гравием улице. Шел дождь, она промокла до нитки. Резкий ветер продувал мокрую одежду и пробирал до костей. Когда митинг начался, она стояла на помосте, согнувшись в три погибели, и старалась побороть озноб. На нее кричали — дико и бессмысленно; боль в пояснице и шее стала совсем невыносимой. Она немного переменила позу и попыталась приподнять голову, чтобы облегчить боль. Вдруг она почувствовала сильный удар в затылок, сбивший ее с ног.

Только некоторое время спустя она узнала, что же произошло. Женщина, сидевшая в переднем ряду, содержательница борделя, попавшая в тюрьму во время кампании против проституции, нацелилась на маму, возможно, потому что она была единственной женщиной на помосте. Едва мама подняла голову, женщина подпрыгнула и сделала выпад, целясь шилом прямо ей в глаз. Охранник–цзаофань, стоявший за мамой, заметил это и сбил ее на землю. Если бы не он, мама лишилась бы глаза.

Тогда мама скрыла от нас этот случай. Она вообще редко рассказывала о происходившем с ней. Когда ей необходимо было упомянуть что–нибудь вроде битого стекла, она делала это вскользь. Она никогда не показывала своих синяков и всегда держалась спокойно и даже весело. Она не хотела, чтобы мы тревожились за нее. Но бабушка видела, как она страдает. Она беспокойно смотрела маме вслед, пытаясь спрятать собственную боль.

Как–то нас навестила бывшая домработница. Они с мужем были одними из немногих, кто не порывал с нашей семьей на протяжении всей «культурной революции». Я испытывала к ним глубокую благодарность за даримое ими тепло, ведь они рисковали получить ярлык «сочувствующих попутчикам капитализма». Она проговорилась бабушке, что только что увидела, как по улицам водят маму. Бабушка настояла, чтобы она рассказала больше, и вдруг упала, громко ударившись головой об пол. Она потеряла сознание и лишь постепенно пришла в себя. Со слезами, катящимися по щекам, она всхлипывала: «Чем моя дочь заслужила такое?»

У мамы начались маточные кровотечения, которые с тех пор случались почти каждый день на протяжении шести лет, до 1973 года, когда ей удалили матку. Иногда из–за серьезности кровотечений мама попадала в больницу. Врачи прописали ей гормоны для уменьшения потери крови, и мы с сестрой делали ей уколы. Мама знала, что сидеть на гормонах опасно, но выхода не было. Только так она могла перенести «митинги борьбы».