Дикие лебеди

Отца часто избивали. Но он держался своих принципов. Он единственный на нашей территории вел себя таким образом, другие примеры подобного поведения мне неизвестны, и многие люди, в том числе цзаофани, втайне восхищались им. Часто совершенно незнакомый прохожий на улице шептал, как отец поразил его. Некоторые мальчики признались моим братьям, что хотели бы быть такими же стойкими, как наш отец.

После дневных мучений родители приходили домой, где о них заботилась бабушка. К тому времени она позабыла о неприязни к отцу, да и он смягчился к ней. Она накладывала ему мазь на раны, особыми припарками лечила его синяки и поила раствором белого порошка под названием байяо, чтобы поскорее зажили внутренние повреждения.

Родителям было приказано постоянно оставаться дома и ждать вызова на следующий митинг. Спрятаться было невозможно. Весь Китай был огромной тюрьмой. Каждый дом, каждая улица находились под надзором самих жителей. В бескрайней стране скрыться было негде.

Родители не могли как–то расслабиться или развлечься. «Развлечение» устарело как понятие. Книги, картины, музыкальные инструменты, спорт, карты, шахматы, чайные, питейные заведения — все исчезло. Парки превратились в изуродованные пустыри, траву и цветы вырвали с корнем, ручных птиц и золотых рыбок убили. Фильмы, пьесы, концерты запретили: мадам Мао расчистила место для «образцовых пьес», в сочинении которых принимала участие, и кроме них ничего ставить не дозволялось. В провинции боялись ставить даже их. Одного режиссера заклеймили, потому что грим, придуманный им для пытаемого героя одной из опер, мадам Мао сочла чрезмерным. Его бросили в тюрьму за «преувеличение тягот революционной борьбы». Мы не мечтали даже о прогулке. Атмосфера на улице внушала страх: на углах происходили «митинги борьбы», на стенах висели зловещие дацзыбао и лозунги; люди бродили как зомби, со злыми или испуганными лицами. К тому же опухшие лица родителей выдавали их — выйдя на улицу, они рисковали подвергнуться оскорблениям.

Одним из свидетельств ужаса, воцарившегося в те дни, стало то, что никто не осмеливался жечь или выбрасывать газеты. На первой странице всегда помещался портрет Мао, через каждые несколько строчек приводились цитаты из Мао. Газеты следовало беречь как зеницу ока, выкинуть их у кого–то на глазах значило попасть в беду. Держать их тоже было непросто: портрет Мао могли погрызть мыши, газета могла просто сгнить — и то и другое расценили бы как преступление против Мао. Первое крупное сражение между фракциями в Чэнду началось из–за того, что хунвэйбины случайно сели на старые газеты с изображением Мао. Мамину школьную подругу довели до самоубийства, потому что она написала в дацзыбао слова «Искренне люби Председателя Мао» неправильно: в иероглифе «искренне» одна черта оказалась слишком короткой, и он стал похож на иероглиф «печально».

Как–то в феврале 1967 года, в самый разгар этого всеобъемлющего террора, между родителями произошла беседа, о содержании которой я узнала лишь годы спустя. Мама сидела на краешке кровати, а отец в плетеном кресле напротив. Он сказал ей, что понял, в чем суть «культурной революции», и это осознание пошатнуло все его представления о мире. Теперь он не сомневался, что она не имеет никакого отношения к демократизации или к большей гласности для простого народа. Это кровавая чистка, и цель ее — упрочить личную власть Мао.

Отец говорил медленно и обдуманно, тщательно подбирая слова. «Но Председатель Мао всегда был таким великодушным, — заметила мама. — Он пощадил даже Пу И. Почему же он не может пощадить собственных товарищей по оружию, которые бок о бок сражались с ним за новый Китай? Почему он к ним так беспощаден?»

Отец ответил спокойно, но убежденно: «Кем был Пу И? Военным преступником, которого не поддерживал народ. Он ничего не мог сделать. Но...» Он погрузился в красноречивое молчание. Мама поняла его: Мао не потерпит никакого вызова. Потом она спросила: «Но почему все мы, ведь мы, в конце концов, только выполняем приказы? Зачем обвинять всех этих невинных людей? Зачем столько разрушений, столько страданий?»

Отец предположил: «Возможно, Председатель Мао думает, что достигнет своей цели, лишь перевернув все вверх дном. Он всегда действовал основательно — и никогда не боялся человеческих жертв».

После напряженной паузы отец продолжил: «Это не революция, как бы ни понимать этот термин. Гарантировать личную власть такой ценой для страны и народа — неправильно. Даже преступно».

Мама почувствовала надвигающееся несчастье. После подобных рассуждений ее муж начинал действовать. Как она и ожидала, он заявил: «Я собираюсь написать письмо Председателю Мао».

Мама уронила голову на руки. «Какой в этом смысл? — вырвалось у нее. — Неужели ты воображаешь, что Председатель Мао послушает тебя? Почему ты хочешь погубить себя — ни за что? Не надейся, что на этот раз я повезу письмо в Пекин!»